Убийство, как уничтожение смысла разума.
И всё получилось! Она меня вывела, так как приказ был такой:
– Дайте ему ухватиться за соломинку, – чтобы мог ошибаться и дальше.
Ибо такой приказ был для всех:
– Чтобы развлекаться Сыми, как уже с более-менее людьми образованными, а не только умеющими точить молотки:
– Правильно, – как, впрочем, и дальше, с высшим образованием ставят спектакли – и тем более – в Большом Сиэтэ.
Пусть там Германн хоть сто раз бубнит:
– Тройка, семерка, туз – тройка, семерка, дама, – а уж нам всё равно ничего не понять.
Несмотря на то, что это и был тот сигнал рыбаку рыбкой, как:
– Пушки с пристани палят – короблю:
– Пристать велят.
Ибо дальше уже только Сцилла и Харибда, которая, да, пропустила, когда-то Одиссея многоумного, но Ной со своим огромным сухогрузом уже точно не пропрется.
– Вы думаете, царь Гвидон – это Ной, высланный из царства божия за пьянство?
– Нет, но за его систематичность – возможно.
– Тогда получается, это Высоцкий попал в царство небесное, а мы остались тут, как прохиндиада, однако, уже давно кончившейся жизни.
Но совершенно очевидно, что на борт его шхуны мало кто не сел.
И вот, оказывается, остальным тоже предоставлена возможность попасть в свиту царя-государя, чтобы:
– Тот остров тоже навестить, – и, авось, завести роман с той – уже графиней – которая не только – значит – песенки поет и орешки лишь грызет, – но:
– Тоже ждет кого-нить подобного, мама мия! мне!
– Женюсь на Белке, честно, пустите и меня на ваш корабль!
– Кем?
– Коком.
– Коком? – задумался Кук, и решил остаться только капитаном – я Коком.
– Сватья с бабой-бабарихой здесь? – спросил ненавязчиво, чтобы не злоупотреблять своей доверчивостью к реальности.
– Да, конечно, – ответили, – но их еще угадать надо.
– Я не знаю, как их искать.
Ответ:
– Искать нельзя – угадать можно.
Ибо, да, в Рай, хочется, но не как, возможно уже, А. Г.:
– Да, веселись, а за занавесом уже стоят с кнутом, – как, в положенных, чтобы каждому! 20 годков рабства.
Как Гете справлялся со своей Девяткой? Если предположить, что у него всё получалось. Я в Москву прибыл с ней же. И сразу решил, как хотел когда-то в детстве, лезть на Вавилонскую Башню:
– Пока не делать этого, – а дожить для начала столько, сколько обещали в пионерлагере, где был такой журнал, что многие – знаете ли – живут сто и сто двадцать лет, и есть даже по сто восемьдесят, в диких степях, и тем более горах Закавказья, а также в нем самом.
– Мало или много?
– Пока не знаю, но, думаю, можно жить, пусть и не всегда, но так долго, что:
– Почти всегда?
– Есс, мэм!
Ибо о смерти уже начинает забываться, что перестала даже искать некоторых людей, для которых я изобрел эликсир молодости. Проблема только в том, чтобы понять, куда надо поступить учиться, чтобы иметь возможность начать эксперименты.
– О бесконечности?
– Да, мэм, пока больше не думаю.
– Значит, есть принципиальная разница: жить вечно, – и:
– Недолго по сравнению с Этим.
Потому что. О продолжительности жизни говорят постоянно, по крайней мере, часто, о вечности – никто. Хотя, скорее всего, это наследственная информация.
– Не верить в жизнь вечную? – спросила она, когда у меня кончились соленые баранки, а бутербродам с колбасой здесь никто не удивлялся.
Почему? Все считают, так хорошо считают, что:
– Деньги всё равно лучше! – ибо подпирают эту пирамиду: самая лучшая рыба – это колбаса, так как: с деньгами я имею еще счастье, однако:
