– Вы-би-ра-ть-ь.
Выбирать между вечной жизнью и долгой не приходится потому, что я надеюсь узнать путь к бесконечности именно через длительность.
– Да, иначе с чего начинать непонятно.
Хотя спал прямо напротив золотой в оправе иконы, и молился именно за жизнь вечную, так как страшно было, не только жизнь моя может кончится, но и:
– Солнце и Земля прейдут.
Значит, априори уже известно, что человек после смерти еще живет где-то за пределами Земли, есть место, которого – придет Время – тоже не будет!
Вот это ужас, слезы, скорее всего, не помогут переделать этот мир, хотя я и пытался именно этого допроситься.
Что остается, чего человек не может уловить, как своего? Но что-то остается, если говорится, что ничего не останется. Даже Солнца. Говорилось ли тогда, что и эти слова прейдут:
– Не помню.
Кто их говорил – тоже, думаю, что почти прямо с иконы – или немного повыше – это и говорилось. Беззвучно, но отчетливо, как с неба без слов, – точнее, со словами, но без звука.
Бабушка водила меня за ручку в церковь, но там были только живые мощи – слов никаких не разобрать, кроме:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Поезд уходит в далека
Скажем друг другу прощай
Если не встретимся – вспомни
Если приеду встречай.
Успел ли Данте сказать эти слова Беатриче?
Разумеется, успел, потому именно, что существует возможность сказать их позже.
– Когда?
– Когда разница между ними уже не будет такой большой.
На этот случай – счастливого заблуждения – бог придумал почти:
– Зуботычину, – под названием:
– И встречным послан в сторону иную.
И до такой степени обидно, что на предложение исправить ошибку – получают ответ:
– Нет.
– Не уходи, побудь со мною-ю.
– Нет.
Повторяется, как запись на магнитофонной ленте.
Песня Высоцкого, – как я его запомнил на всю оставшуюся жизнь:
– Во дворце, где все тихо и гладко,
Где невольников на клизму ведут,
Появился дикий вепрь ахграмадный,
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Вот кто отчается на это, на это,
Тот принцессу поведет под венец.
В одной комнате висел портрет Хемингуэя в свитере с бородой и, кажется, даже с трубкой. И:
– Так-то и я могу! – ибо только этим и занимался лет с десяти – может раньше, может позже, но смысл этих сочинений практически неуловим.
Смысл – в том смысле – как это делается, – если разобраться.
Ибо личное участие – это да, конечно, обязательно, но не так, что просто в роли главного героя, только просмотренного кино, – ибо:
– Я так, как он петь, конечно, не умею, или летать: вообще пока что не могу, как Симон, предводитель, попечитель, или пусть ученик весьма посредственных сил, однако и только:
– Вымысла, – но слезами облиться можно почти всегда.
Можно подумать, что ткань рассказа – этого моего уже кино – создает Челнок, бегающий туда-сюда: со сцены в:
– Зрительный зал, – и так быстро, что даже наблюдатель Эйнштейна не может его уразуметь во время боя, когда Александр Матросов пошел на штурм Зимнего, что вполне можно думать, и не в эту войну, а именно еще в:
– Революцию, – более того, можно предположить, что и не все войны еще кончились, чтобы перестать считать, сколько их было тогда точно, несмотря на то, что и сам иду – тридцать минут до дома и пою:
– Их оставалось – нет, меньше, чем вы только что подумали – только трое на той безымянной высоте, где в дыму сражался наш друг из дружелюбной то ли Польши, то ли Чехословакии, то ли Венгрии:
– Коска.
И нужно, выходит, установить – без раздумий, что Это – тот Виндоуз, который сообщит вместо будильника утром, как еще не вставшее Солнце Ван Гогу:
