– Я знаю все в одну строку, – что значит, одного текста, без прибамбасов Формы, как грится Сол-м?
– Финти-Флюшек, – да, чтоб только Чацкого с его ученостями здесь на духу – у нашего колодца – не было.
Но тогда Сол-н ходил в героях, так как ходил в маскхалате с надписью:
– Посторонним вход запрещен.
Оказалось, что именно Форма и запрещена, кроме, как:
– Украшение.
Смысла – никакого.
Доказать – даже для себя – непросто, что это большая-большая ошибка.
Сказать, что Фон – имеет значение можно, но решающее, вплоть до того, что и Содержания без него будет – тоже можно, только просто так, для красного словца. И никто не будет против. Если же этот ФОН, как я в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – поставить в Посылку доказательства и не в шутку, а всерьез – лучшее, что можно ожидать – будет то, что и было:
– Молчание.
Обычные на вид вещи оказываются мировой тайной. Хотя и по виду, и по логике:
– Что может значить бумага по сравнению со словами, даже точками и тире, на ней изображенными? – так:
– Рабыня Изаура – не более.
Кто здесь – собственно – Свет, а кто его:
– Носитель?
Разговоры в фойе можно вести сколько угодно, но всем почти сразу ясно, что они тавтологичные. Повторяется одно и то же. Без конкретности толку нет.
Но конкретность шокирует:
– Книга существует независимо от человека.
Логично, хорошо, прекрасно! Что не так?
Написано:
– Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Так вопрос:
– Где находятся Слова Бога?
Вот, оказывается, в чем вопрос, точнее ответ на него – и есть ответ фантастический.
Или, как спел Владимир Высоцкий:
– И ответ единственный.
***
– Чего ты хочешь? – спросил он. Ибо я попросил выйти этого старшего преподавателя на лестницу – очень не хотел пока светиться в лаборатории.
– Восстановится.
– Нагулялся? Приходи после праздников в Институт, к Алику в лабораторию.
– Спасибо.
Рубикон опять перейден, следовательно – значит:
– Их есть у меня.
Этому доценту я могу посвятить моё первое открытие. Ибо, если не здесь, то где?
– Если больше негде.
Вот так, если загадывать, открытий может и не быть никогда.
Тут же пришлось опять идти на поклон.
– Уже что-то случилось? – спросил он.
– Оказывается, я уже развелся с женой, и теперь мне негде жить.
– Сначала развелся, а потом стало негде жить, или наоборот?
– Я всё время жил в общежитии университета – сначала под Балатоном, потом в ГЗ, и теперь оказалось, что моё место – но, увы, почему невидимым для меня образом, оказалось занято.
– Везде?
– Даже задним числом, почти.
Хотел даже попросить без шуток:
– Можно я буду жить прямо в лаборатории? – ибо знал, многие экспериментаторы в самом институте так и делали – даже неделями спали за стенкой проводимого ими эксперимента.
Суббота и воскресенье?
Как норма – жили в институте. Почему? Только в этом институте были деньги на проведение реальных экспериментов на мировом уровне. Одно дело барахтаться за кандидатскую или докторскую – другое за:
– Знание мира.
Двойная Спираль Уотсона и Крика маячила у всех перед глазами, как:
– Сделали ее только вчера!
И до первого сентября без проблем определил меня в аспирантское общежитие, так казалось для этой кафедры еще проще, чем договариваться здесь с учебной частью в ГЗ, где летом, кто только ни жил, хотя и не жил никто, когда я последний раз в нем – впрочем, думаю, я там и не был чаще, – чем:
– Был, – так бывает? – Но, тем не менее, жил один только с книгами.
