Строгость сего места не знала себе равных. Каждая келья – ибо иначе их назвать язык не поворачивался – была заперта на тяжёлый замок, а в коридорах, погружённых в полумрак, бродил ещё один дозорный, чьи шаги отдавались глухим эхом. Окна, затянутые пергаментом, перекрывались дубовыми решётками. Это не тюрьма, говорил содержатель клиники… но ни одна душа ещё не покинула этих стен без его дозволения.
Клиника слыла самой престижной лечебницей на всём континенте. Пациенты её – вельможи, чьи умы потемнели от пороков, купцы, чьи души сгнили от золота, и богатые юные безумцы, чьи крики заглушались бархатом подушек. Половина из них – опасные, буйные, одержимые демонами, требовали неусыпного присмотра.
Управлял приютом доктор Пурус, а помогали ему два лекаря, писарь и несколько стражей. Одхан, тщательно изучив каждого, остановил свой выбор на юном Одаберте – писаре, чья душа сама висела на тончайшей нити.
Одаберт был молод, беден и сходил с ума от безнадёжной страсти к танцовщице из таверны. Одхан знал: золото – ключ к сердцу любой женщины её ремесла. И потому вручил Ульфу монету, целое состояние для нищего. За такую цену она склонит юношу к любому безумию.
Сам же Одаберт являл собою жалкое зрелище: высокий, нескладный, с бледным и приыщавым лицом неопытного отрока. Он уже собрался покинуть клинику, когда его остановил голос:
– Всё спокойно, Одаберт? Никаких происшествий?
Пурус, тщедушный мужчина с лицом добряка и шевелюрой, выбивающейся из-под шаперона, откинулся в кресле, и в глазах его мелькнуло нечто… отеческое.
– Не было, месьор. Правда, месьор Биргир слегка возбуждён. Я сказал об этом Керлу. Он даст ему успокоительный настой. Остальные ведут себя примерно. – Одаберт раскланялся и направился к выходу.
– До завтра, – попрощался Пурус.
– Да, месьор. Спокойной ночи, месьор.
Одаберт зашёл в конюшню, где ждал его гнедой конь – старый, измождённый, будто сама его судьба, уставшая тащить своего всадника сквозь годы. Оседлав одера и взобравшись в седло, он направился к воротам, где уже маячила грузная тень Эйфарса, сторожа, чьё тело хранило раны былых сражений, а душа – тени давно утраченных иллюзий.
– Привет, Одаберт, – прохрипел старик, распахивая тяжёлые створы. – Ну что, как поживает твоя чаровница, за которой ты так усердно бегаешь?
Юноша выдавил подобие улыбки, неискренней, как у ростовщика.
– Завтра расскажу.
– Смотри не натвори такого, о чём потом и вспомнить нечего, – пробормотал Эйфарс, и в его глазах вспыхнула старая, горькая зависть к молодости. – Я и сам когда-то шёл по дороге приключений, пока… но это уже другая история. Обещай, если что – поведаешь мне, позабавишь старика.
Одаберт кивнул, но едва ворота захлопнулись за его спиной, маска вежливости рассыпалась в прах. Дорога, извивавшаяся вдоль реки, вела к городу – к тому самому месту, где танцевала в свете чадащих ламп Фрина.
Он уже проклинал тот день, когда проболтался Эйфарсу о ней. Но кому ещё было поведать? Другие лишь поглумились бы над его наивностью, а старый страж слушал, не перебивая, и в его взгляде читалось нечто, похожее на понимание.
Три месяца назад…
Та ночь выдалась душной, как предсмертный вздох. Комната Одаберта, крошечная и пропахшая плесенью, сжимала его, словно узилище. В отчаянии он вырвался на улицу, бродил по опустевшим переулкам, пока случай не занёс его в таверну «Благословенная нищенка» – пристанище для тех, кому идти больше некуда.
