Акатль подошёл к нему, на его, словно высеченном из камня, лице было беспомощное выражение.
– Простите, господин… Они… они спрашивают про ремни короба. – сказал он.
Барон Эрроганц подошёл к карете.
– В чем дело? – спросил он.
Один из стражей осветил фонарём ремни под днищем экипажа.
– Что за диво?
– Ремни. На них висит короб этой кареты.
– Мы видим. Нам необходимо его снять.
– Снять? – полузакрытые глаза барона Эрроганца расширились. – К чему это? Эти ремни – простая гужевая сбруя. В них не спрятать даже мышиного хвоста.
– Складывай да докладывай, – деревянным голосом сказал страж. – Всё досмотрим!
Барон Эрроганц глянул на Акатля.
– Ты сможешь их снять?
– Да, месьор, но это займёт много времени.
– Сделай это, – Барон Эрроганц уселся на один из ларей, налил себе вина, пытаясь сдержать в узде свои чувства. Он понимал, что находится на чужой земле, и эти безголовые дуболомы в малахаях в данном случае обладают большей властью, чем он.
Двое стражей с интересом наблюдали, как Акатль с подоспевшими работниками заставы разбирают короб кареты. Посередине действа ворота открылись, и на заставу въехал всадник. Из седла выпрыгнул Чурый и быстро направился к карете. Кивнув стражам, он присел рядом с Эрроганцем. Стражи разрешили Акатлю прекратить разбор и отошли.
– Прости, мил человек… да иного пути не было, – сказал Чурый. – Ну да ладно – семьсот монет звонких – твои, если заклятье то, как есть, откроешь!
Барон Эрроганц отставил в сторону вино и глянул на Чурого, после чего жестом показал Акатлю, что пора ехать.
– В «Лужитанию», – распорядился он.
Когда обитая чёрной кожей карета барона остановилась у ворот, никаких осложнений уже не возникло. Створки ворот раскрылись, и карета въехала на землю Готии. По дороге на постоялый двор барон Эрроганц сидел недвижно. Мрачное выражение на его морщинистом сменила улыбка триумфа.
Посте долгих напряженных месяцев, потраченных на интриги, выслеживание и подкуп, цель достигнута, и несметная мзда вскоре будет в его руках.
* * *
Постоялый двор «Лужитания» в Берлоге содержался тем же кланом, что и постоялый двор с таким же названием в Лондиниуме, и считался, и не без оснований, самым дорогим и роскошным в Берлоге. Расположенный почти рядом с рекой Хавола, он был излюбленным местом остановки крупных торговцев, феодалов и родовой знати. Именно здесь заключались торговые сделки и мало чем от них отличающиеся династические браки.
Барон Эрроганц из года в год снимал там верхний этаж. Когда барон планировал очередную крупную сделку, он всегда поднимался на галерею на крыше. Здесь он свысока смотрел на город и копошащееся внизу отребье. Здесь ему хорошо думалось.
Вот и сегодня, глядя на реку и переполненный судёнышками порт, одетый в красный бархатный блио и голубые полотняные шоссы, прохаживаясь по террасе с кубком вина «Чёрная сосна», он напряженно размышлял. Одхан, пройдя по песчаным блокам галереи, подошёл к нему и встал рядом.
Глянув на гостя холодными, словно сонными, глазами, барон Эрроганц коротко спросил:
– Оно… доставлено?
Одхан протянул ему большой свиток.
– Не наследили? – спросил барон, раскатывая пергамент.
Зная Одхана, Эрроганц не вдавался в детали. Он некоторое время рассматривал непонятные символы, затем свернул свиток.
– Не понять мне, как за это можно выложить семьсот золотых, – задумчиво сказал он. – Однако, пока что эта колдовская грамота не стоит и пенни.
