Дождь очистил город от пыли, но не от сволочи, которая временами проявляет себя в обывателях и вульгарно даёт о себе знать.
***
Мне кажется, я нашёл идеал и влюбился, и хоть у меня уже был идеал, никто не вынуждает меня отменять его – просто мне требуется новый идеал, чтобы он вёл меня сквозь пыль и ночь.
***
У неё прелестные ямочки на щеках, губки бантиком, маленькая головка, как, впрочем, и вся её фигура; в общем, она очень красивая. Мне хочется взять её на руки и нести сквозь жизнь. Можно даже никогда не касаться её голого тела – просто быть рядом. И так можно было бы жить и не чувствовать, что напрасно переводишь воздух. Такое случается – жизнь.
***
Среди ночи я понял, что ищу не то и не там. Душу мою жрёт.
***
Она поранила о стекло свою белоснежную ножку. Я сел и взял её в руки, чтобы извлечь осколок; пальцы испуганно поджались, нога была в росе, и я чувствовал себя рыбаком, снимающим скользкую рыбку с крючка; и рыбка трепыхалась, дрожала в ладонях. Я вынул осколок, достал платок, которым обернул ранку − и поцеловал ногу. Боясь поднять глаз.
***
Стою возле 17-ой наркологической, впереди виднеется кусочек прелестного пейзажа. Больница задумывалась стоять поодаль от города, но дома со временем обступили её и здесь, оставив этот кусочек природы с видом на холмистую местность и немного леса по левую сторону.
***
И вот ушёл от меня совсем мой медвежонок, уточка моя с прелестной гузкой, тюленёнок мой покинул стены моей бурлацкой берлоги. И снова один в безвозвратном милом одиночестве – скрываюсь от врагов империи и злых тёмных сил.
***
Пока вещи её хранились при мне, была ещё надежда какая-то. Всё отнято до последнего бантика. Ёжик под сердцем немного затих.
***
Я проходил мимо нового магазина одежды, на крыльце которого стояла девушка. Она поздоровалась со мной, и в ней я узнал бывшую продавщицу продуктового отдела в еврейском магазинчике, который закрыт теперь на ремонт. Она вся была в новой спортивной одежде: штаны, кроссовки, олимпийка. «Ну вот, уже успела понавешать на себя всего», – подумал я, и мне немного стало жаль её.
***
Сквозь откушенные головы младенцев прорывается рысью ошпаренный шкодник. Он обуглен снаружи и съеден внутри, обожжёнными пальцами хватает куски и рвётся, рвётся назад, туда куда не возвращаются грешники. Мертвецы, такие же, как он, обступили кольцом и пинают его ногами, сбрасывая в кишащее головастиками чрево ада.
***
Право не пить в проалкогольной оккупационной России зарабатывается кровью и равноценно по значимости джеймсбондовскому праву на убийство.
***
Не хотелось целовать её худое жалкое тело, не хотелось ласкать его бутонами роз и делать прочие французские штучки, даже если бы я сподобился до этого, она бы всё равно не оценила. Она была не прихотлива, и ей было достаточно того, что я держал её в объятьях и делился с ней своим теплом от сильного мужского тела. Пальцы же ног её были отмечены коричневыми намозоленными бугорками, и это явно вычёркивало её из того разряда женщин, что мнят себя богинями и каждый день делают педикюр, − следят за своими пальчиками. Но самое главное – девка была порченная. Вышла по дурости или по любви (какая, впрочем, разница) за дагестанца и теперь имеет от него ребёнка и проблемы: не знает, как выписать его из квартиры и лишить родительских прав. Жалко. И мужика нет. Себя я не считаю. Неизвестно, как поступить в такой ситуации. Она усугубляет всё тем, что отказывается от юридической помощи, а я её предлагал (через своего родственника), на большее я не способен из-за брезгливости. Но она не хочет, и это удивительно. Ей доставляет просто трахаться, потеть под мной и думать, что я сраный д’артаньян со шпагой, влюблён в неё по уши и, как только враги нападут, прилечу к ней и проколю всех. Пусть думает, я устал возиться в этих липких простынях, как слизень.
