– Очень смешно,– ответила Кременцова, и, подойдя к Кириллу, сперва взяла у него букет, а потом спросила:
– Это вы мне принесли цветочки, Кирилл Евгеньевич?
– Ну не мне же!– вякнула Анька, натягивая колготки со стрелкой на правой голени,– я и розы то принимаю только с приплатой, а всякие там нарциссы и хризантемы сочла бы попросту оскорблением.
Положив хризантемы на подоконник, Юля растерянно огляделась, и, взяв гитару, села с ней на кровать. Начала подстраивать.
– Весело тут у вас,-проговорил Бровкин, сделав шаг к стулу,– присесть позволите?
– Да, но только ко мне спиной – я буду надевать лифчик.
Анька давала этот ответ уже без халатика, с голой грудью. Беря аккорд, Кременцова вдруг осознала, что после капельницы её соседка переменилась так, будто ей вместе с физраствором вспрыснули возбудитель вредности. Струны звонко зарокотали.
– Как себя чувствуешь?– спросил Бровкин, пристально глядя на Кременцову.
– Да ничего, получше. А ты?
– Ужасно.
Юля бойко играла Гомеса.
– Хусаинов?
– Да, Хусаинов.
Зазвучал Энио Мариконе. Остро почувствовав себя лишней, Анька заодевалась вдвое быстрее. Через минуту на ней были уже туфли, юбка и свитер.
– Куда намылилась?– обратилась к ней Кременцова.
– Да в магазин схожу. Тебе что-нибудь купить?
– Купи две банки свиной тушёнки.
– Две банки?
– Да.
Помахивая цветастым пакетом, Анька ушла. Отложив гитару, Кременцова закрыла лицо руками и тихо-тихо спросила:
– Как?
– Перегрызли горло.
– А эту женщину? Ольгу?
– Ей перерезали.
По рукам Кременцовой струились слёзы. В коридоре гремела по продранному линолеуму телега – везли обед.
– Мы нарисовать её сможем?– спросил Кирилл.
Кременцова горестно покачала опущенной головой.
– Рост– высокий, фигура– тонкая, волосы– ярко-рыжие, ниже плеч, походка– пружинистая, вот всё, что я разглядела.
– Во что одета была?
– В первый раз– не помню, штанов на ней точно не было. Во второй– штаны, ветровка, бейсболка, это всё – вещи Ольги?
Кирилл кивнул.
– Она взяла также и пистолет Хусаинова.
– Вот уж это я поняла.
– Она по тебе стреляла?
– Да еще как! Всю обойму высадила. Болванки валяются у контейнеров, что напротив детского садика.
Дверь открылась. В палату вполз аромат уморённых голодом кур.
– Обед,– сухо тявкнула, громыхая тарелками и половником, санитарка шириной с коридор и ростом чуть выше уровня раковины.
– Не надо, я не хочу,– отрезала Кременцова. Лицо разносчицы вытянулось– но только не вниз, а в стороны.
– Как– не хочешь?
– Так, не хочу.
– А вторая где?
– В магазин пошла. Ей тоже не надо.
– Ишь, раскапризничались! Не надо им! Вот мартышки!– проворчала разносчица и захлопнула дверь так крепко, что на гитаре звякнули струны. Сняв полотенце со спинки койки, Юля утерла слёзы.
– В квартире на Шестнадцатой Парковой обнаружены те же самые отпечатки, что и в Артемьевской,– сообщил Кирилл, разглядывая свои холёные ногти,– в базе их нет.
– Кирюха, а ты икону отдал экспертам?
– Отдал. Тебе интересно, кстати, где эта Ольга её взяла?
– Ну, не тяни время! Что за манера?
– Её соседи сказали мне, что она обожала ездить в Покровский женский монастырь, к мощам блаженной Матроны.
– На Абельмановку что ли?
– Да. Я сегодня утром туда смотался и сходу выяснил, что она купила эту хреновину в монастырской иконной лавке, а притащил её туда дьякон, который служит в той самой церкви, где находятся мощи. Дьякон мне объяснил, что ему её преподнесла в дар какая-то бабка. Но он решил не ставить её на иконостас в храме, а извлечь из неё материальную прибыль– конечно, не для себя, а для нужд прихода.
