– Хватит пищать! Говори, что надо.
– Инна Сергеевна, тут девчонка со мной лежит– хорошая очень, Анечка. У неё– диабет, тяжёлое состояние. С её мамой сегодня ночью случилось какое-то происшествие– не вполне понятно, какое именно. Анька тут на моих глазах в истерике бьётся. Вы не могли бы…
– Фамилия, имя, отчество,– сухо прервала Карнаухова.
– Мамы?
– Да, говори быстрее.
– Ой, я не знаю! Анька сейчас сказать ничего не может. Но у меня есть домашний адрес!
– Диктуй.
– Повторите адрес!– сказала Юлька врачу. Толстяк повторил.
– Я слышала,– проворчала Инна Сергеевна,– ты из ординаторской мне звонишь?
– Да, из ординаторской.
– Хорошо, сиди пока там.
В трубке зазвучали гудки. Положив её, Юля машинально взяла из лежавшей на столе пачки Мальборо сигарету и закурила. Её опять всю трясло. Она совершенно не представляла, что теперь делать. С Анькой уже ни о чём не договоришься. С ней уж никто никогда ни о чем не договорится. Она ушла, её– нет. И больше не будет. Погасив сигарету после одной затяжки, Юля из-за плеча взглянула на Аньку. Анька стонала, мотая головой по подушке. Сестра уже наполняла шприц. Бородатый доктор, бесцельно щёлкая зажигалкой, рассказывал:
– Ровно в два звонят из милиции: лежит, спрашивают, у вас такая-то? Да, лежит, говорю. Они попросили её позвать, сказав, что к чему. Я за ней сходил. Она взяла трубку, слушала полминуты, а потом зашлась визгом, трубку швырнула, и – давай всё крушить! Я с ней бы не справился. Хорошо– два парня из туалета шли, услышали, прибежали и помогли мне её скрутить. Один помчался за Светкой.
– Я кое-как штаны натянула жопой на перед, про туфли вовсе забыла, и– понеслась за аминазином!– весело подхватила Светка, держа в одной руке шприц, в другой– сигарету,– потом сюда прибегаю, а тут– такое! Мебель вся перевернута, документы все на полу! Хорошо, посуда каким-то чудом цела осталась– я босиком бы тут вся изрезалась!
Зазвонил телефон. Кременцова судорожно схватила трубку.
– Алло! Алло!
– Соболезную твоей Анечке,– виновато проговорила Инна Сергеевна,– её мама себе шею сломала.
У Кременцовой перед глазами все покачнулось.
– Как? Расскажите!
– Она в час ночи зачем-то вышла на лестничную площадку– видимо, оступилась, и покатилась вниз, по пролёту. Смерть была моментальной.
– Ее никто не толкнул?
– Откуда ж я знаю, Юлечка? Тело обнаружил сосед, выводивший пса на прогулку. Он утверждает, что рядом не было никого. В квартире, вроде, всё цело. Больше я ничего не могу тебе сообщить.
– Большое спасибо, Инна Сергеевна.
– Не за что. Поправляйся. На процедуры ходить! Я проверять буду.
Положив трубку, Юля изо всей силы стиснула голову кулаками, надеясь, что она треснет. Кулакам стало больно, голове– нет. Доктор встал и вышел, очевидно, подумав, что Кременцова будет реветь. Но он ошибался. Не было слёз у Юльки. Лишь человек без сердца может заплакать, вдруг обнаружив себя в ночи, о которой сказано: « … ночь та! Да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев. О, ночь та! Да будет она безлюдна, да не войдет в неё веселье, да проклянут её проклинающие день, способные разбудить Левиофана! Да померкнут звёзды рассвета её! Пусть ждёт она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы– за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих…»
– Ты что, её знала?– спросила Светка, куря и следя за Анькой, которая продолжала стонать. Руки Кременцовой повисли.
