Брат наклоняется и сухо целует меня в щеку. Указываю глазами в сторону дома:
– Смотрю, вы уже вещи собираете?
– Да, – подает из-за спины голос Тэмми.
– Уже мать выселяешь? – спрашиваю я брата.
Повисает тишина, которую вновь нарушает невестка:
– Скажи ей, Фил.
– Я нашел арендаторов.
– Ого! – К черту дружелюбие. – А мы вообще это обсуждали?
– Фил провел опись, составил список… – снова вмешивается Тэмми.
– Опись? – Смотрю я на брата.
– …чтобы мы сели и как цивилизованные люди решили, кто что хочет забрать, – заканчивает невестка.
Круто разворачиваюсь к ней.
– Ты сама себя слышишь?
Она распахивает глаза и смотрит на Фила. Тот поднимает ладони. Невестка цокает на шпильках к дому, ковыляя по усыпанной гравием дорожке.
Брат облокачивается на капот своей машины. Он всегда держится слишком самоуверенно. Квадратный подбородок и глубоко посаженные глаза неизменно производили впечатление на таких дамочек, как Тэмми. Но для меня Фил все тот же бледный худощавый мальчишка, позвякивающий мелочью в кармане. Я знаю каждый его нервный тик, как он дергает ногой под столом, постукивает пальцем, выпуская лишнюю энергию. Мама называла его перкуссионистом. И хотя я на двенадцать лет старше, похоже, брат решил, что именно ему принимать все решения.
– Ты сдаешь дом? Даже не поговорив со мной?
– Лони, тебя здесь не было. – Бряк-бряк.
– Я приехала, как только смогла! Сам попросил меня взять отпуск подольше, я так и сделала, и пришлось нелегко! А ты пока успел принять кучу решений.
Он отталкивается от капота.
– Слушай, Элберт Перкинс высказал заманчивое предложение. Те люди на самом деле хотят купить дом, а не снять. Я согласился на краткосрочную аренду. Сама подумай, чего активу простаивать?
– Активу? Фил, это наш семейный дом. Дом нашей матери.
– Лони, ей больше нельзя жить одной.
Пытаюсь принять этот факт.
– И знаешь, какие счета выставляет больница? – добавляет брат.
Маленький бухгалтер нашей семьи. Я всегда обходилась с ним слишком мягко. Остаться без отца в младенчестве – это удар, от которого никогда не оправишься. Но на этот раз я уступать не намерена. Даже когда брат очаровательно улыбается и кладет руку мне на плечо.
– Брось, сестренка, все утрясется.
Откуда взялся этот раздражающий оптимизм? Розовая записка жжет карман, и отчасти мне хочется поделиться с Филом ее содержимым. Но у нас есть правило: не говори о папе. Брат ведет меня к дому и царящему внутри хаосу.
5
Слава богу, наконец уехали. Когда сумерки опускаются на болото, я выхожу наружу. Щербатый причал успел потерять еще немного досок, и несколько новых домов заслоняют вид на луг и ручей. Огородик матери сохранил свои приятные очертания. Зимы здесь достаточно мягкие, поэтому сад цветет круглый год. Ее базилик разросся в целый куст, а розмарин превратился бы в дерево, если бы она его постоянно не обрезала. Кажется, мама продолжала поддерживать сад в порядке, даже когда интерьер дома превратился в руины.
Я запрокидываю голову, чтобы посмотреть на развилку дуба, где у ствола сходятся две толстые ветви. Раньше мне нравилось тут думать о своем. Мама боялась, что я упаду, но папа сказал: «Рут, оставь ее. Это гнездо Лони Мэй».
Там, наверху, я оттачивала слух, пока мать и наша соседка Джолин Рабидо сидели на заднем крыльце, пили чай и тайком курили сигареты. Джолин напоминала картофелину на двух зубочистках и пересказывала каждое громкое преступление от Пенсаколы до Порт-Сент-Люси. Ее муж был диспетчером отдела надзора и рыбоохраны, так что, возможно, именно оттуда она узнавала новости.
