Я тут же разозлилась на себя от этой мысли. В конце концов, чего неправильного в том, чтобы приводить в порядок собственный дом? Я всегда сама справлялась и с развешиванием полок, и со сбором мебели. Но Стрельцов смотрел на меня так, будто я уже пару раз уронила молоток на ногу или проткнула палец гвоздем.
– Дайте сюда, еще ушибетесь, – сказал он, вынимая у меня из руки молоток.
Я задохнулась от возмущения. А он, будто не замечая этого, продолжал:
– Для этого существуют работники.
– И где мне прикажете взять их? – Я наконец обрела дар речи. Поднялась; уперев руки в бока, шагнула к исправнику.
– У вас есть Герасим.
– Я послала его в деревню – найти женщин, которые подготовят тело. Прикажете ждать, пока он вернется, чтобы в его отсутствие еще кто-нибудь сломал ногу на этой дурацкой ступеньке, превратив дом в помесь склепа и больницы? Отдайте молоток, я прекрасно знаю, как с ним обращаться!
Или здесь сейчас появится еще один труп с дырой в черепушке.
Из-за спины исправника раздался смех. Стрельцов отступил, и я наконец смогла разглядеть тех, кто с ним приехал.
Красивая молодая женщина в накидке-пыльнике на первый взгляд казалась ровесницей нынешней Глаши. Но живые умные глаза могли бы накинуть ей еще лет десять, а улыбка, которую она, впрочем, старательно прятала, – скостить их обратно.
Хохотала же дама, пристроившаяся за ней.
Пожалуй, лучшее слово, подходившее этой даме, было «чрезмерно». Такое же устаревшее, как у меня, платье стягивало чрезмерно широкую талию. Чрезмерно пышный бюст выпирал вперед носом ледокола, грозя разорвать чрезмерно узкий лиф. И смех ее был, пожалуй, чрезмерно громким – но почему-то именно этот заливистый хохот пробудил во мне что-то вроде симпатии к этой чрезмерной даме.
Наверное, это и есть местная святая, от которой ждут рентгеновского зрения и исцеляющего благословения, а та, что помоложе, – ее компаньонка.
– А я говорила, что когда-нибудь Глаша опомнится и никому мало не покажется, – сказала чрезмерная дама, отсмеявшись.
– Боюсь, как бы вы не оказались правы, Мария Алексеевна, – сухо заметил исправник, и дама сразу посерьезнела, но говорить, что на убийство Глаша не способна, не стала.
– Прошу прощения, вы не знакомы, – продолжал Стрельцов. – Глафира Андреевна, позвольте представить вам Анастасию Павловну, княгиню Северскую.
Девушка в пыльнике присела в подобии реверанса.
– Рада знакомству, – выдавила я.
Что мне делать? Тоже изобразить реверанс? Поклониться?
Тело все сделало само, присев в полупоклоне, пока я пыталась справиться с удивлением.
Вот к этой девчонке, которая выглядит ненамного старше той, какой я сейчас стала, далеко не молодой Иван Михайлович обращается за советом и помощью?
– Взаимно, – улыбнулась Анастасия Павловна. – Проводите меня к пострадавшей.
– Конечно, – опомнилась я. – Пойдемте. И вы… Мария Алексеевна, – вспомнила я. – Тоже. Отдохните с дороги.
Из всей череды комнат, находившихся по эту сторону от спальни старухи, только в две можно было зайти без брезгливости: ту, где сейчас дремала Варенька, и следующую за ней – то ли малую гостиную, то ли комнату для рукоделия. Туда я и намеревалась провести гостей – кроме тех, кто займется пациенткой.
Дамы заторопились за мной. Не успели мы подняться на несколько ступенек, как за спиной раздался стук молотка. Я оглянулась: неужели проворонила возвращение Герасима?
Сиятельный граф Стрельцов, присев над ступенькой, орудовал молотком так ловко и уверенно, будто всегда этим и занимался. Будто почувствовав мой взгляд, исправник поднял голову. Похоже, вид у меня был ошалелый, потому что он улыбнулся и начал заколачивать следующий гвоздь.
