Я колебался, разрываясь надвое. Страх. Страх неизведанного, что накрепко въелся в душу еще до рождения. Это он позволяет выживать. Но он же губит чувством излишней защищенности, сужающей границы ведомого. Я стоял на границе двух сущностей долго, очень долго, пока не понял, что колебания лишь усиливают страх. И тогда шагнул вперед.
…За спиной полыхал пожар. Снова горела жесткая стерня, чумным флагом стелился меж деревьями дым. А когда стих гул жадного пламени и тишину осознания тревожил лишь треск лопающихся от жара углей, из верескового марева поднялся на лапы зверь. Черный волк с ядовито-желтыми глазами, горящими безумием. Туманный образ застывшей во времени ярости. Мощные когти на жилистых лапах глубоко врезались в твердую землю, в мохнатой глотке заклокотало свирепое рычание.
Я нашел своего зверя. Но смогу ли подчинить его себе? Время покажет…
Иса внимательно наблюдал, как стягивается рана на груди инициируемого, оборачиваясь кривым широким шрамом. Комиссар не сказал всего, только то, что посчитал необходимым открыть сейчас. Сейчас, когда Север обрел пусть малый, но шанс вернуть утерянный когда-то Меч. Интересы Границы всегда стояли для хатра на первом месте.
В остекленевших серо-стальных глазах человека не было жизни. Да и не должно быть. Урожденный некромант не просто имеет дело с нежитью, он обладает почти такой же скоростью реакций, что позволяет ему стоять практически на равных с большинством неживых противников. И ради таких способностей приходится кое-чем поступиться.
Нет выхода из этой петли памяти. Урожденный мертв наполовину, но вторая часть души и сознания помнит о своей утрате. И раз за разом напоминает об этом. Выхода нет, но есть передышка, дающая послабление натянутым нервам и сгорающему заживо разуму. Для каждого – своя.
Мертвый взгляд урожденного поймал в ледяные когти сердце, в глубине зрачков постепенно гасло обжигающе-холодное синее пламя.
«Немногие смогут смотреть тебе в глаза, Меч Севера. И ты научишься делить мир надвое, на тех, кто способен выдержать твой взгляд, и других. Тебя будут бояться и ненавидеть, уважать и прощать, судить и презирать, понимать и любить. Тебе будут завидовать и сочувствовать, противостоять и подчиняться, но мир никогда не станет для тебя прежним. Скоро ты поймешь это…»
Мои спутники остались ждать снаружи, под присмотром молчаливого патруля. Захар бессовестно дремал, Агрос начищал оружие, Кевлара стучала зубами. Надеюсь, от холода, а не от ужаса, то-то хатры на нее поглядывают странно. В глубинах капюшонов блестели алым глаза с вертикальными полосками зрачков, патрульные тихо переговаривались на своем языке и кутались в черные плащи, размывающие очертания фигур.
Приютившее нас бревенчатое строеньице было слишком добротным для охотничьей заимки или сарая, но слишком непритязательным для полноценного дома. Хатры предпочитали каменные постройки, как и гномы, так что скорее всего избушка – человеческих рук дело. Интересно, что стало с ее обитателями?
Я проковылял немного вслед за комиссаром, потом остановился. Иса как почувствовал – обернулся:
– За лошадью придется обратиться к людям. Наши кони – морфы, и подчиняются только тому, кто провел их морфирование.
– Да хоть к троллям, – я потер колено, отозвавшееся злой болью – вот уж кому все инициации этого мира ни по чем.
Глухо ныли спина и грудь: раны, полученные в ходе ритуала, затянулись бугристыми шрамами, но все равно ощущались, как открытые.
