– Дурной день. Нечего не скажешь. Никак не могу привыкнуть, что здесь уже всё по-другому – прошипела она в очередной раз.
Другая дама стоит под ней и выглядит старше. Небольшого роста, с крупной шеей и массивными пальцами на руках. У этой женщины странный взгляд. Живой. Глаза пугливыми волчатами смотрят исподлобья. Огромные черные зрачки синхронно бегают в разные стороны и ищут лазейку. Женщина тяжело дышит. По-видимому, она устала уже от их бесконечной суеты, которой уже не была рада. После очередного неподъемного вдоха она произносила:
– В этом году всё совсем не так. Не так. Где все? Куда все подевались? Что ты всё повторяешь, что ты опять повторяешь одно и то же, одно и то же. Здесь нет, и не было ничего дурного.
– Я не повторяю. Я говорю, что всё дурное вокруг. Посмотри сама. Какое серое небо, какая под снегом грязь.
– Смотрю.
– Видишь?
– Не вижу. Вижу только снег.
Я подошла поближе. От женщин пахло старыми вещами, резкими духами и липкой пылью. Нестерпимо. Когда я начала пробираться к ним через сугробы, мокрые хлопья пролезли в обувь, упали на лицо. Искусали кожу. В руках я несу две огромные металлические кружки без ручек. Сразу появляются ожоги. Одни от снега, другие от кипятка.
– Дамы, не хотите ли по чашечки чая?
– Утром ты видела, какое было дурное солнце? Ты видела? Оно же было чудовищно ленивым. Боже мой, я думала, ему не хватит сил подняться хотя бы до тех гор.
– Нет, не видела.
– Ты хоть что-нибудь видишь, ты видишь своими глупыми глазами хоть что-нибудь?!
– Ну… Не хотите, как хотите.
Я обернулась и пошла назад, по колее своих следов.
– Вам тоже снег надоел? Смотрите, какие на моей шляпе сугробы.
Любимый полковник – старый друг. Он еще в прошлом году вышел из книги Маркеса. Строевым шагом прошел по страницам, отчитался эпилогу. Аурелиано Буэндиа. Армейская выправка, начищенные новые ботинки, добрый мудрый взгляд. Он был сегодня в шляпе. На широкие фетровые поля падал снег, создавая сугробы. Шляпа медленно опускалась к бровям.
– Немного… Чай будете? – я протянула ему чашку.
– Посмотрите. Сейчас они закончат спорить, и вот увидите, снег растает. Придется нам всем делать лодки. Та дама, что пониже, наверняка, утонет. Вы когда-нибудь строили лодки?
– Еще в детстве делала бумажные кораблики.
– Нет, это не подойдет. Но не беда. Что-нибудь непременно придумаем. А всё-таки она утонет… Приглядитесь… Видите её бегающие глаза? Они не дадут ей спастись. Спасется тот, кто смотрит вперед… Прямо. Остальные, к сожалению, не смогут. У Вас, кажется, был чай?
– Он уже остыл.
– Не беда. Давайте устроим обмен? Вы мне остывший чай, а я Вам тюльпаны. Вот, держите. – Полковник вытащил из внутреннего кармана небольшой букет. Это были три закрытых бутона. Маленькие алые плоды. Они дрожали на тонких зеленых ножках. Обе дамы, заметив цветы, чихнули. Ещё раз и еще.
– Будьте здоровы!
И еще раз.
Полковник цокнул языком. Тюльпаны скрипнули от ветра. Это были те самые молодые тюльпаны, которые касаясь друг друга, ласково поскрипывают. Заскрипели и новые ботинки полковника, и мокрый снег под ногами. Буэндия ушел собирать влажный сахар со дна кружки. Немного хромал. Он здесь с нами с самого начала. Разговаривает всегда тихо. Почти нелюдим. Опрятен и стар. Любимый полковник – старый друг.
Небо сменило за все это время три оттенка. От последнего сиренево-серого стало холоднее. Я повернулась направо. Двое подростков, что стоят сейчас у единственного дерева, поют. Промерзшая лиственница подпевает деревянным глухим эхом. Слов не слышно. Никто из них не старается…
