Мелькали светляки ламп. Искрились крупинки пурги под фонарями. Золушка слушали. Принц рассказывал. Всю дорогу, без перерыва:
– Если слышалось: «Ш-ш-ш… батюшка», я замирал зачарованный. Таинства созданы для детства. Детство – просто способность восторгаться. Ожидание и жажда чуда. Состояние встревоженности и надежды. Возможность невозможного…
Вздымалась ряса с сияющим крестом. Властно басил голос. Кольцами клубился ладан. Во все стороны. Во все стороны… Я не сводил взгляд с меди кадила. Сила блистания! Нимбы богов. Венцы царей. Шлемы завоевателей. Звон бронзы, возвестивший цивилизацию, доносился в детство…
Медный отдушник над сундуком чадит, когда топят. Побелка около в черных трещинках. Оттуда дым…
Взрослые не заметили сходства. Взрослым забота: замазывать. Повязываю косынку. Вместо косм и рясы. (Малость фантазии – и все сойдет!) Забираюсь на сундук. Тянусь на цыпочках к отдушнику. Звоню цепочкой в заглушку, призывая зрителей замереть. Спускаюсь. Расхаживаю важно-важно. Не спеша машу щеткой, с длинным волосом на солидной скалке:
– Го-о-о-с-по – о-о-ди-и-и поми-и-и-луй…
Стараюсь басить, пресекая серьезностью нестерпимый соблазн паствы прыснуть.
– Кем собираешься стать? – тормошили шутники.
И слышали решительное:
– Батюшкой!
Взрослые, забавляясь, взирали благосклонно:
– С возрастом сам сообразит…
Не все все-таки. Помните дядю? Да, того самого, о котором вздыхали тридцать пять лет. Являясь с комсомольских собраний, он гнал священника из дому и выкидывал в окно иконы. Я разыскивал и приносил на место святых. Становясь за спину заступниц, высовывал язык, дразня супостата. Дядя в долгу не оставался.
Зимой у собора он не снимал мне «черепятки» (перчатки не выговаривались), чтобы перекреститься. Стоял около и хохотал, наблюдая, как я силился вызволить пальцы, заливаясь слезами.
Суд и расправа творились по возвращении:
– Связался черт с младенцем. Да пра… Сладил. Спасибо тебе, сядь: Со стены снималось полотенце. Скручивалось и…
– Ах ты, домовой любезный! Прости меня грешную…
Следовал взлет полотенца… И снова «любезный домовой», и снова взлет…
За святых не вступались. Бабушка безропотно уступила, смирилась. За меня стояли стеной. И сила полотенца казалась неоспоримой, поскольку и шлепки, и «любезный домовых опешивший супостат сносил терпеливо.
В своем стремлении искоренять веру, дядюшка не был одинок. «Нести свет в массы» было делом безотлагательным и как нельзя более коллективным. Следы просветительства хранит городок и по сей день.
