Катя остаётся стоять на месте, но я чувствую, как её взгляд сверлит мне спину.
Я прохожу внутрь, где меня уже ждут. За столом веду себя собранно. Или, по крайней мере, стараюсь.
Деловые встречи в ресторанах меня бесят. Ненавижу показушность, ненавижу это дежурное гостеприимство официантов, ненавижу, когда обсуждение серьёзных вопросов происходит под звон бокалов и фоновую музыку. Для этого существуют офисы.
Но иногда приходится выходить за свои рамки.
Заказан обед. Официант бесшумно ставит перед нами тарелки, но я почти не замечаю этого. Пока ждём, обсуждаются цифры, подписываются бумаги – всё идёт по привычному сценарию. Улыбки, уверенные реплики, деловые рукопожатия. Я киваю в нужных местах, делаю пометки в документах, но в голове гудит, мысли разбегаются, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться и не сказать клиенту что-то резкое. Напряжение давит, как тиски, и с каждым мгновением становится только хуже.
Катя сидит напротив, периодически бросая на меня укоризненные взгляды. Её тёмные глаза сверкают раздражением, губы поджаты. Она пытается поймать мой взгляд, но я намеренно смотрю мимо. Игнорирую её, игнорирую всё.
Когда встреча наконец заканчивается, мне становится легче. Короткие прощания, вежливые кивки, и вот клиенты уже выходят, растворяясь в полумраке ресторана. Остались только я и Жека Шелест.
Он не торопится уходить. Откидывается на спинку стула, лениво покачивая стакан с виски в руке, изучающе смотрит на меня. Его взгляд цепкий, проницательный. Он слишком хорошо меня знает, чтобы не заметить, что что-то не так.
– Ну, выкладывай, – наконец говорит он, пробежав пальцем по краю стакана. – Чего у тебя с лицом, будто мир рухнул?
Я провожу ладонью по лицу, с усилием разминая напряжённые мышцы, и устало откидываюсь на спинку стула. Горло пересохло, а внутри всё будто сжалось в тугой узел.
– Сегодня был у врача, – голос звучит глухо, как будто это говорит кто-то другой. – Ты же знаешь, мы каждые полгода проходим полное обследование. У мамы рецидив. Дали ей шесть месяцев.
Жека замирает. На его лице застывает выражение, которого я у него почти никогда не видел – растерянность, беспомощность. Он медленно ставит стакан на стол.
– Чёрт… – он выдыхает и проводит рукой по волосам, глядя куда-то в сторону. – Мы же вчера виделись, и мама твоя отлично выглядела… Дим, я даже не знаю, что сказать…
Я усмехаюсь, но в этом звуке нет ни капли веселья.
– Да тут и говорить нечего. Врач сказал, что ей нужен полный покой, никаких стрессов, только позитивные эмоции. Я хрипло усмехаюсь. – А как, скажи мне, этого добиться, если у нас в семье постоянно какой-то цирк? То младший брат умудряется вляпаться в неприятности, то сестра со своими истериками, то отчим, который уже даже не скрывает своих измен… Жека хмурится, кивает. Он знает всю нашу семейную кухню.
– Надо как-то оградить её от этого всего, но я пока даже не представляю как. – Может, увезти её куда-то? – предлагает он. – В другой город, на море, в санаторий какой-нибудь? Я качаю головой. – Она не согласится. Она всё чувствует, Жек, и если начнёт понимать, что её изолируют, это будет ещё хуже. Он молчит, потом берет стакан и залпом допивает виски. – Ну и дерьмо. Я тяжело выдыхаю. – Да, брат, именно так.
Жека что-то говорит, но я его уже не слушаю. Взгляд цепляет Савина за столиком неподалеку . В груди растёт тяжёлое, давящее чувство – смесь ярости и отвращения, настолько сильное, что перехватывает дыхание. Сердце бьётся резко, будто кто-то сжал его в кулаке.
