Сулейман находил в ней нечто, чего ему не хватало. Отдушину от бремени власти, собеседницу, чей ум был достаточно острым, чтобы увлечь его, и чья искренность, или мастерская имитация искренности, была бальзамом для души правителя, окруженного льстецами и просителями. Его "Радость". Он видел в ней не просто тело, но и душу, которая, казалось, понимала его одиночество.
Он начал дарить ей подарки. Сначала – тонкий шелковый платок с вышивкой, затем – серебряный браслет с простым узором. Подарки приносил евнух, иногда лично Кызылар Ага, и их вручение сопровождалось церемонией, которую видели и слышали другие обитательницы Гарема.
– Это от нашего Падишаха, – объявлял евнух громким, бесстрастным голосом, вручая сверток Гюльнихаль, которая замирала от почтения и страха.
Эти подарки были не просто знаками внимания. В мире Гарема они были показателем "степени" благосклонности Султана. Каждый новый подарок, каждое новое украшение, появлявшееся на Хюррем, было видимым подтверждением ее растущего влияния.
Зависть в Гареме достигла почти осязаемой плотности. Взгляды других наложниц, особенно тех, кто уже долго ждал своего шанса, были полны злобы. Они видели, как эта "рыжая московка", которая еще недавно мыла полы, теперь принимает подарки от самого Падишаха. Шепот усилился, стал язвительным. Хюррем слышала обрывки фраз о "колдовстве", о "чужеземной хитрости", о том, что "такие, как она, не должны подниматься так высоко".
Махидевран Султан была в ярости. Подарки, которые раньше предназначались ей, теперь получала эта выскочка. Ее служанки приносили ей подробные доклады о каждом шаге Хюррем, о каждом ее слове, о каждом новом подарке. Лицо Махидевран, некогда полное гордого достоинства, теперь часто искажалось гневом. Она устраивала скандалы в своих покоях, обрушивая ярость на служанок, иногда даже на Валиде Султан, требуя "поставить эту рабыню на место".
Валиде Султан, Айше Хафса, наблюдала за происходящим с холодной тревогой. Она была хранительницей порядка. В ее Гареме существовала четкая иерархия, определенная традицией и старшинством. И эта новая девушка, Хюррем, своим существованием и, что еще хуже, *влиянием* на ее сына, разрушала этот порядок. Валиде не проявляла своего недовольства открыто, как Махидевран, но ее взгляды на Хюррем стали еще более ледяными, ее тон – еще более отстраненным. Она ждала. Ждала, когда эта привязанность Султана пройдет, как проходили и другие. Она не верила, что чувства Падишаха к рабыне могут быть долговечными или глубокими.
Но чувства Сулеймана к Хюррем были именно такими – глубокими. Он ценил ее искренность или то, что он считал искренностью, ее живой ум, ее способность заставить его забыть о тяжести короны. Для него она была не просто красивой наложницей; она была его "Хюррем", его "веселая", его "милая". И он хотел радовать ее.
Однажды вечером, после ночи, проведенной с Султаном, Хюррем вернулась в свои покои не с пустыми руками. Султан подарил ей ожерелье. Оно было не из золота и драгоценных камней, как те, что носила Валиде или даже Махидевран, но оно было прекрасным – тонкая серебряная цепочка с крупной подвеской в форме тюльпана, инкрустированной бирюзой. Это был щедрый подарок для "одъ-алик".
Когда она вошла в свою комнату, Гюльнихаль ахнула, увидев ожерелье.
– Аллах! Хюррем-хатун, это… это от Падишаха?
Хюррем кивнула, прикасаясь к прохладному металлу.
