Бывают в горах особые долины – те, что словно созданы самой природой для важных событий. Такой оказалась и эта долина, окружённая скалами, будто стенами древней крепости. Здесь караван остановился на пятый день пути, когда Айжаркын почувствовала: пришло время. То самое время, которого ждёт и страшится каждая женщина, время, когда одна жизнь готова произвести на свет другую.
Горы сомкнулись вокруг стоянки плотным кольцом, словно желая защитить таинство рождения от всего остального мира. Их тёмные силуэты на фоне вечернего неба казались фигурами древних воинов, застывших в вечном карауле. А может, это и были они – духи предков, пришедшие охранять появление на свет нового человека?
Бирназар бий, узнав о начавшихся родах, вдруг изменился в лице – словно маска суровости спала с него, как спадает снег с горных склонов весной. В его глазах промелькнуло что-то такое, чего никто раньше не видел в этом жёстком человеке – тревога, забота, почти отцовская нежность. Он отдавал распоряжения негромко, но твёрдо, и в его голосе звучала та особая властность, что рождается не из силы, а из понимания ответственности за чужую жизнь.
"Разбить юрту! Самую лучшую! И чтобы всё было как положено!" – его слова разносились по долине, отражаясь от скал, словно сами горы повторяли его приказы. Джигиты бросились исполнять поручение, и вскоре белая юрта выросла в центре лагеря, как вырастает первый подснежник на проталине – неожиданно и словно сама собой.
Старая Акак, главная среди женщин каравана, уже хлопотала внутри. Её морщинистое лицо, подобное коре векового карагача, хранило память о сотнях рождений, при которых она помогала. Её руки, сухие и крепкие, как корни горных трав, знали своё дело лучше, чем знает свой путь река, текущая к морю.
Ночь опустилась на долину незаметно, как опускается туман в горные ущелья. И сразу всё изменилось – звуки стали громче, тени длиннее, а звёзды ярче, словно сам мир затаил дыхание в ожидании чуда рождения. Крики Айжаркын разносились по долине, отражаясь от скал, сливаясь с завыванием ветра в какую-то древнюю песню – песню жизни и боли, песню матерей всех времён.
Женщины в юрте двигались бесшумно, как тени. Их шёпот был подобен шелесту осенней травы – такой же тихий, такой же древний. Они передавали друг другу нагретые у огня тряпицы, целебные отвары, собранные ещё в начале пути травы. Их руки творили древний танец помощи роженице – тот самый танец, которому научила их когда-то мать-земля.
"Терпи, светик, терпи," – шептала старая Акак, вытирая пот с лица Айжаркын. "Так же терпели твоя мать и мать твоей матери. Так же будет терпеть твоя дочь, если родится дочь. Такова наша женская доля – через боль приносить в мир новую жизнь."
А за стенами юрты, в темноте ночи, расхаживал Бирназар бий. Его шаги были тяжёлыми и размеренными, как удары сердца самой земли. Он ходил и ходил, словно медведь у берлоги, где рождаются его медвежата, и в каждом его шаге была тревога и ожидание, надежда и страх – все те чувства, что испытывает человек, когда рядом с ним свершается таинство рождения новой жизни.
И только горы оставались неподвижными и величественными, как и положено вечным свидетелям. Они видели много таких ночей – ночей, когда среди камней и ветров, под высоким звёздным небом рождались новые люди. Видели они и то, чего не могли видеть простые смертные – нити судеб, что начинали плестись в этот самый миг, создавая узор будущего, которому суждено было изменить жизнь не только этих людей, но и всего народа.
