Айжаркын боролась за жизнь – не за свою, за ту, что была дороже собственной. Её пальцы, побелевшие от напряжения, вцепились в мокрую гриву коня, но глаза неотрывно следили за бешиком, что мелькал среди волн как белая птица в грозовом небе. Её губы шептали молитвы – древние слова, что шептали в минуты опасности её мать, и мать её матери, и все матери до них. Она молила духов предков не о себе – о сыне, в котором жила душа Алымбека, в котором теплилась надежда на продолжение рода, в котором была заключена вся её вера в будущее.
А река всё ревела и пенилась, словно пытаясь доказать своё превосходство над человеческой волей, словно напоминая, что она здесь хозяйка, что она течёт здесь с начала времён и будет течь до их конца. Но люди не сдавались – они боролись с водной стихией так, как боролись их предки со всеми невзгодами, выпадавшими на долю народа: упрямо, отчаянно, с верой в победу.
Есть мгновения, когда человеческая жизнь висит на волоске тоньше паутинки, когда сама смерть дышит в затылок холодным дыханием горных ветров. И есть мгновения, когда жизнь возвращается – внезапно, как возвращается солнце после долгой зимы.
Когда сильные руки жигитов вытащили Айжаркын на берег, она была похожа на молодую берёзку после бури – такая же бледная, такая же дрожащая, но с той же несгибаемой волей к жизни в каждом движении. Вода стекала с её одежды, как стекают слёзы с лица матери, потерявшей ребёнка. Но первые слова, слетевшие с её посиневших губ, были не о себе: "Балам? Где бешик с моим ребёнком?"
Бирназар бий спрыгнул с коня одним движением – так спрыгивает барс, готовый к решающему прыжку. Его глаза встретились с глазами Айжаркын, и в этой встрече взглядов было больше, чем могли бы сказать любые слова. Он увидел в её глазах ту силу, что движет горными реками, что заставляет траву пробиваться сквозь камни, что держит само небо над землёй – силу материнской любви.
"Мы найдём твой бешик," – его слова прозвучали как клятва, как заклинание, как приказ самой судьбе. "Даже если придётся обыскать всю реку до самого Иссык-Куля." И в этих словах была та особая твёрдость, что бывает только у людей, привыкших повелевать не только людьми, но и самой судьбой.
Жигиты рассыпались вдоль берега, как рассыпаются бусины с порванной нитки. Каждый камень, каждый куст, каждый изгиб реки становился объектом их пристального внимания. А Айжаркын сидела, завёрнутая в тёплые одеяла, не отрывая взгляда от бурлящей воды. Её губы двигались, шепча древние молитвы – те самые, что шептали её мать и мать её матери в минуты смертельной опасности. И в этом шёпоте была не просто мольба – было заклинание, древнее как сами горы, сильное как материнская любовь.
И вдруг – так приходит рассвет в горах, внезапно и ослепительно – раздался крик: "Нашли! На острове!" Этот крик был подобен первому крику весенней птицы, возвещающей конец зимы. Все взгляды обратились к маленькому островку посреди ревущего потока, где среди мокрых камней и почерневших коряг виднелся бешик.
Но не сама находка заставила замереть сердца всех присутствующих. Рядом с колыбелью стояла она – огромная волчица, серая как туман в горах, мудрая как сама земля. Её янтарные глаза смотрели на людей так, как смотрит вечность на мгновение – спокойно, всепонимающе, с той особой мудростью, что недоступна человеческому разуму.
Бирназар бий не колебался – так не колеблется горный орёл, бросаясь за добычей. Его могучее тело рассекало волны с той же уверенностью, с какой его слово рассекало людские споры. Вода расступалась перед ним, словно признавая в нём существо, равное себе по силе.
