Когда последний из приглашённых занял своё место, и в юрте установилась та особая тишина, что бывает перед важными решениями, Бирназар бий заговорил. Его голос, твёрдый и глубокий, как горное эхо, разнёсся по юрте:
"Я созвал вас сегодня, чтобы объявить о своём решении. Решении, которое зрело в моём сердце все эти месяцы, подобно тому, как зреет плод в материнской утробе. Я беру в жёны Айжаркын, мать Жылкыайдара."
Эти слова, хоть и ожидаемые многими после рождения крепкого мальчика, всё же всколыхнули собравшихся, как порыв степного ветра рябит гладь горного озера. По юрте пронеслась волна шёпотов, словно осенний ветер пролетел по сухой траве. Взгляды скрещивались, как клинки в бою, в глазах одних читалось одобрение, в глазах других – затаённая тревога или даже несогласие. Но никто не смел открыто перечить решению Бирназар бия – слишком велик был его авторитет, слишком мудрым все знали его как правителя.
После слов Бирназар бия в юрте установилась такая тишина, что слышно было, как потрескивает можжевеловая ветка в очаге. Все взоры, словно стрелы к единой цели, обратились к Шаарба байбиче. Каждый в этой юрте знал: её слово может склонить чашу весов в любую сторону, ибо за долгие годы она заслужила не просто уважение – её мудрость стала опорой всего рода, как прочный остов держит купол юрты.
Шаарба медленно поднялась со своего места. Годы не согнули её стана – она держалась прямо, как тянется к небу молодая арча на горном склоне. Время оставило свои следы на её лице, но не смогло стереть той особой красоты, что даётся только мудростью и достоинством прожитых лет. Её глаза, глубокие как горные озёра, внимательно изучали лицо мужа, словно читая в нём не только сегодняшнее решение, но и все те мысли и чувства, что привели его к этому моменту.
В юрте стало так тихо, что, казалось, можно было услышать биение сердец собравшихся. Даже ветер, вечный странник степей, притих за войлочными стенами, прислушиваясь к тому, что скажет старшая байбиче.
"Мой господин," – начала она, и её голос, спокойный и глубокий, как вечерние воды Иссык-Куля, разлился по юрте. "Твоё решение не стало для меня неожиданностью, как не становится неожиданностью для опытного чабана приход весны после долгой зимы."
Она сделала паузу, и в этой паузе словно слышался шёпот всех тех дней, когда она наблюдала за молодой Айжаркын, примечая каждый её поступок, каждое движение души.
"За этот год Айжаркын показала себя достойной женщиной и матерью. В ней живёт та особая сила, что не каждому даётся – сила истинной матери и хранительницы очага. Я видела, как она растит сына, как заботится о доме, как относится к старшим. В каждом её поступке светится то благородство души, что не купишь за золото и не возьмёшь силой."
Глаза Шаарбы потеплели, когда она продолжила: "Если ты считаешь, мой господин, что этот брак укрепит нашу семью, как новая жердь укрепляет кереге юрты, я даю своё согласие и благословение. Пусть будет крепким этот союз, пусть принесёт он радость нашему дому и силу нашему роду."
Её слова упали в тишину юрты подобно каплям долгожданного дождя на иссохшую землю. По лицам собравшихся пробежала волна облегчения – словно тяжёлая туча, грозившая бурей, вдруг растаяла в чистом небе. Люди закивали, зашептались, одобрительно поглядывая то на Шаарбу, то на Бирназар бия.
А старый бий смотрел на свою первую жену с той особой благодарностью, которую не выразишь словами. На его суровом лице, испещрённом морщинами прожитых лет, промелькнула редкая улыбка – тёплая и искренняя, как весеннее солнце, впервые пробившееся сквозь зимние тучи. В этой улыбке читалась не только признательность за мудрое решение, но и гордость за женщину, которая столько лет была верной опорой его дома, хранительницей его очага, матерью его детей.
