Весть о прибытии Бирназар бия разлетелась по аилу быстрее ветра, быстрее птичьей песни, быстрее детского смеха. Она проникала в каждую юрту, заставляя сердца биться чаще, а руки двигаться проворнее. Женщины, как потревоженные птицы, заметались между очагами и котлами. Их движения были точными и быстрыми – они знали, что гостеприимство для кыргыза священно, как сами горы, как память предков, как молоко матери.
Мужчины выстроились вдоль дороги, ведущей к юрте Боорсок бия, и в их осанке читалось уважение – не раболепное, но достойное, как и подобает свободным сынам гор. Каждый из них понимал значимость момента – ведь не каждый день прибывает в аил человек, чьё имя произносят с таким почтением от берегов Иссык-Куля до казахских степей.
А дети… Дети всегда остаются детьми, даже когда в аил приезжает сам Бирназар бий. Они прятались за юртами, за спинами взрослых, выглядывая оттуда с тем особым любопытством, которое свойственно только детям. Их глаза блестели, как утренняя роса на траве, впитывая каждую деталь необычного зрелища – блеск сбруи, развевающиеся гривы коней, богатые одежды всадников.
Всё это складывалось в единую картину – величественную и простую одновременно, как сама жизнь в горах. И казалось, что даже солнце замедлило свой ход по небу, чтобы подольше полюбоваться этим зрелищем, а ветер притих, боясь нарушить торжественность момента своим неуместным дыханием.
Большая белая юрта Боорсок бия стояла на небольшом возвышении, как одинокий снежный пик среди зелёных холмов. Говорили, что когда-то давно сам Ормон-хан останавливался в ней, и с тех пор она хранила память о великих событиях и важных решениях, что принимались под её сводами. Войлок её стен впитал в себя дым бесчисленных очагов и шёпот тысячи молитв, а узоры на кереге помнили прикосновения многих поколений.
Боорсок бий вышел навстречу гостю, и в его походке была та особая стать, которую не могут согнуть ни годы, ни невзгоды. Он шёл, опираясь на посох из карагача – не потому, что нуждался в опоре, а потому что так подобает идти мудрецу, познавшему цену каждого шага на этой земле. Его глаза, живые и яркие, как горные родники, светились той особой мудростью, что приходит к человеку не с годами, а с пониманием жизни.
"Добро пожаловать, брат мой Бирназар!" – голос Боорсок бия прозвучал как песня гор, в которой слышались и шум ветра, и звон родников, и эхо древних сказаний. Он раскрыл объятия, и в этом жесте была вся широта кыргызского гостеприимства, вся искренность человека, для которого дружба – не пустой звук, а священный завет предков.
Бирназар соскользнул с коня с той особой лёгкостью, которая отличает настоящего наездника – так горный сокол опускается на руку охотника. В его движениях не было ни спешки, ни медлительности – только та природная грация, что даётся человеку от рождения и оттачивается годами жизни в седле.
Они обнялись – два старых друга, два мудрых бия, два столпа народной жизни. В их объятии была история многих лет дружбы, память о совместно пережитых бедах и радостях, понимание того, что они – хранители не только своих родов, но и древних традиций народа.
"Рад видеть тебя в добром здравии, Боорсок," – голос Бирназара был подобен гулу горного обвала – такой же мощный и значительный. Казалось, даже травы пригнулись, услышав его, а горы прислушались к словам человека, чьё имя произносили с уважением в самых дальних кочевьях.
