Идентариум - страница 4

– Дальше ждать попросту нельзя.

– Но мы ничего не можем сделать.

– Конечно, если ждать, что кто-то решится и всё сделает за нас. А мне это не нужно.

– У тебя есть план действий?

– Банально.

– Располагаешь идеями?

– Не иронизируй.

– Просто не понимаю такой прыти.

– Я думаю над тем, как поступить, – мужчина лет сорока даже не пытался распрямить морщины на лбу. Он постоянно пребывал в раздумьях, но те не обеспечивали идеями.

– А мне кажется, что человечество, в том числе и мы – аутсайдеры внедрённого формата общества, не сможем повернуть вспять, – более старший по возрасту собеседник давно обзавелся смирением, и не мог взять в толк, что мешало также само поступить Герману.

– Казимир, ты не до конца понимаешь, каким может стать мир, если мы не выступим против «Тоталкора» и стоящих за ним персон.

– С чем мы будем выступать?

– С информацией.

– А у них имеются идеи, которые общество принимает без раздумий.

– Тогда нам нужно низвергнуть эти идеи, – Герман не расстался с мыслью, что общество нужно спасать от новых настроек.

– Боюсь, что тут ты точно проиграешь, – Казимир редкую борьбу воспринимал потенциально успешной. Лучшие сражения никогда не начинались.

– Почему?

– Герман, тебе нечего предложить обществу.

– Ошибаешься.

– К сожалению, нет.

– Казимир, я тебя уверяю, что-нибудь придумаю.

Сдержанная роскошь разместилась в двухэтажном здании, словно контролируя человека, проживавшего на его территории. Среди тёмного цвета стен перемещалась стройная женщина, чаще всего одетая в длинный чёрный халат, больше походивший на пальто, и скорее всего оно могло быть уместно из-за холода, поселившегося вместе с роскошью в просторном доме. Вот и богатство не защитило от душевных страданий. Всё было бесполезно перед прихотями судьбы или чем-то там ещё, что влияет на жизнь человека, игнорируя его планы, мечты, желания и элементарные надежды. Впрочем, от прежнего богатства поступало всё меньше положительных эмоций. Инвестиции обеспечивали стабильностью и одновременно застоем, денежные знаки с банковского счёта исправно списывались на запланированные обязательные траты. А драгоценности, хоть и не утратили финансовой силы, но обрели для Иды Сатовой иного значения, нежели память. Меньше всего ей хотелось бы избавляться от колье, подаренного Егором, увесистого и порою тяжелого для изящной женской шеи, и перстня Вальдемара, помогавшего ей мысленно к нему обращаться, когда она особенно сильно нуждалась в совете. В миниатюрном сейфе хранилось немало украшений, воспринимаемых владелицей, как дополнение к нарядам, а в последнее время она перестала в них появляться, поскольку игнорировала светские мероприятия.

Ида всё реже покидала стены дома, в котором находились статуи ушедших от неё людей. Без них она утрачивала жизнь. День за днём. И даже Эрика при всей своей участливости не могла развернуть Иду к миру живых. Этот мир был полон чужих лиц. А всё чужое не так красиво, как близкое, как родное, особенно то, что утрачено. В таком мире она была чужой.

Какая-то незнакомая скука нагрянула в его душу или скорее проникла в жизненное пространство. И она ни в какую не желала покидать чужую территорию. А ведь владелец этого самого пространства прилагал к тому все усилия. Вероятно, недостаточные. Либо просто недейственные для сражения со скукой. Он-то не был знаком с нею прежде.

Константин плохо представлял, чем следовало поднимать себе настроение в новых условиях. Он был родом из того мира, когда человеку позволялось ошибаться и называть этот процесс получением опыта. Тогда он себе многое позволял: от распития алкоголя в кругу друзей или даже в одиночку с кем-нибудь в ночном баре, до сближения с незнакомой привлекательной девушкой. Ныне эти забавы никому более не были доступны. Мир стал другим. Штрафы и вычленение из общества приструнили инстинкты. Лиц, предпочитавших интриги защищённому завтрашнему дню изолировали, как особо-заразных. Впрочем, и тех, кто носил в своих телах опасные заболевания также устранили из числа достойных членов общества, каким позволительно влиять на будущее. Константин Старицкий воспринимал подобные меры жестокими, но признавал действенными. Категоричные идеалы стали защитой. И зрелый мужчина пытался вобрать в себя новый мир. Доля ксенофобии заставляла спорить с обществом, но только про себя. И вместе с тем и он сливался с однородным тоном обновлённого мирового сообщества. А вот уже изредка нарушить правила несколькими глотками коньяка, хранившегося с нарушением норм взаимодействия с вычищенным миром, считал чем-то полезным. Он опустошил бокал. Скука такого подвоха от него не ожидала.