Рыжая солистка курила на лавочке в садике, пока Василий добывал у матери ключи, адрес комнаты, отказывался от чая, бегло рассказывал о своем житье-бытье и пытался скорбеть об умершем в его отсутствие родителе.
– Ты бы хоть помылся с дороги, сынок, – уговаривала мать. – Куда тебе спешить? Комната никуда не денется…
– Некогда, мама, некогда. Дела ждут…
– Заночевал бы здесь, пообедали. А завтра на кладбище съездили бы.
– Мама, я сказал: на кладбище обязательно съездим. Вот с делами разберусь, и съездим. А горячая вода там есть?
– На кладбище?..
– В комнате, – раздражался Василий. – В квартире той.
– Есть, – кивнул Игорь. Он сидел в качалке и боялся что у матери опять разболится сердце, – она заплакала, увидав Василия, и теперь еще смахивала слезы платочком. – Там все есть: газ, вода, телефон, мебель, книги…
– А какая мебель?
– Увидишь. Хорошая мебель.
– А соседи в курсе, что я буду жить?
– Соседи очень хорошие, – мать вышла в коридор за Василием. – Особенно Екатерина Петровна. Я ей сейчас позвоню…
– А сколько еще соседей? – Брат торопливо надевал плащ и шляпу.
– Еще пять семей, – крикнул из качалки Игорь. – Наша комната – первая налево…
– Ясно, – подхватил чемоданы Василий. – Пока!
На следующий день позвонила соседка и сообщила, что квартира шокирована новым жильцом и его компанией. Разное случалось, но такое впервые. Всю ночь гремела музыка, выли собаки, какие-то люди болтались по коридору, загадили весь туалет, разбили телефон, а утром рыжая девка в мужской рубашке на голое тело явилась на кухню с чайником, икая и пошатываясь.
– Ужас! Просто ужас! Если это повторится, мы вызовем милицию!
Мать, держась рукой за горло, попросила позвать к телефону Василия, но его в квартире не оказалось.
Соседи звонили еще несколько раз, грозя теперь судом и лишением права на жилплощадь.
Василий вернулся через неделю, поимев неприятную встречу с милицией. Рыжая солистка, расцарапав ему на прощание лицо, укатила в Архангельск.
Игорь с матерью, приехав на Петроградскую, чтобы уладить конфликт, застали комнату в состоянии наипечальнейшем.
– Господи!.. – только и сказала мать.
Соседи были непреклонны: в комнате может жить только тот, кто в ней прописан. Игорь прописан? Вот пусть он здесь и живет! И никаких Василиев, никаких сдач комнаты они не потерпят! Если еще раз в комнату явится посторонний, они вызовут милицию и отберут ключи.
– Махинации яврейские крутят, а людям жить негде! – пискнула какая-то старушка в платке и юркнула к себе в комнату.
Мать приуныла. "Тебе надо здесь появляться, – сказала она на обратном пути Игорю. – Хотя бы раз в неделю приезжать и заниматься…"
– А Василий?
– Василий пусть живет со мной. Или катится к своей Раисе. Никаких ему комнат, паразиту!..
Теперь он стал приезжать на Петроградскую регулярно, все еще не веря, что эта чудная комната в два больших окна, со всей мебелью, книгами, зеленой изразцовой печью в углу и массой милых вещей и вещичек может за здорово живешь достаться ему, Игорю Фирсову – молодому человеку восемнадцати с небольшим лет. За что, за какие заслуги такая фора перед сверстниками? Не может такого быть…
Но было: стоял фиолетовый штамп в паспорте – "прописан", и никто не приходил отбирать вещи.
Однажды Игорь заночевал в комнате и долго не мог заснуть, прислушиваясь к непривычным звукам за окнами: гудению редких троллейбусов на Большом, голосам припозднившихся компаний – они отчетливо доносились со дна шестиэтажного ущелья – и легкому посвисту ветра на близкой крыше. В темноте комната казалась больше, и чудилось, что по ней бродит Тайна, поскрипывая паркетом и натыкаясь на вещи, – Тайна бывшего хозяина, Кима Геннадьевича, хмурого человека с волевым джеклондоновским лицом, который никак не может пробраться сюда, чтобы увести ее с собой.
