– Да иди ты! – отмахнулась она. – Откуда у тебя деньги?
Строго говоря, после демобилизации Алексей стал официально ничем не занятым – не работал и не учился, – что шло вразрез с существовавшими законами. После травмы вопрос о переходе на сверхсрочную военную службу ради продолжения игры за «Аврору» отпал сам собой. Касаткина в тренерской верхушке и так-то не считали полезным игроком, а тут еще и поломался… Благо, Николай Петрович, обойдя все инстанции, выбил для него на время лечения ежемесячное пособие в размере ста рублей. Деньги не ахти какие, но это лучше, чем ничего. Пособие пообещали выплачивать в течение полугода, и этот срок подходил к концу.
– Чай будешь? – спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, воткнул в розетку самоварный штепсель.
Юля села на табуретку, критически оглядела крошечную кухоньку. Едва ли не четверть пространства занимала печка с выведенной в стену трубой. Печкой пользовались редко, она выручала, когда в доме или во всем районе отключали электричество. Тогда Касаткин шел на ближайшую свалку (а они, стихийные, были чуть не в каждом дворе), выуживал из груды хлама доски от мебельных упаковок и еще что-нибудь деревянное, приносил домой, раскалывал топориком на небольшие планочки, разводил огонь и готовил себе еду.
Когда же электричество было в наличии, печка дремала, накрытая скатертью, и выполняла функции стола для нарезания продуктов, а еще на ней стояла электрическая плита с двумя конфорками – удобная и современная.
Между печкой и холодильником притулилась мойка, а оставшейся площади еле хватало, чтобы уместить обеденный стол и два табурета, которые мать Алексея когда-то обшила кусками ткани от старых наволочек с подложенным для мягкости поролоном. Касаткину эта обстановка казалась очень милой и уютно-домашней, но Юле она почему-то не нравилась.
Пузатый, расписанный под хохлому самовар медленно раскочегаривался, издавая натужное сипение. Алексей порылся в хлебнице, стоявшей на холодильнике, нашел кулек дешевых конфет-подушечек и, за неимением лучшего, положил их на стол перед гостьей.
– Не предел желаний, – оценила Юля и брезгливо отпихнула кулек мизинцем.
– Знаю, – ответил Касаткин. – Наступят лучшие времена – куплю тебе «Ассорти». Прибалтийские, с ликером.
– А когда они наступят, Леша? Когда?
По правде сказать, Алексей не чувствовал себя нищебродом. По меркам советского среднего класса он жил не так уж плохо. Не голодал, не носил штаны с заплатами, не ютился в клетушке без горячей воды и с одной уборной на двадцать человек. Но у Юли были свои представления о достойной жизни.
Ее папа был университетским деканом. Заслуженный профессор, кавалер государственных наград, гордость ЛГУ. Рано лишившись жены, которая сгорела от рака в тридцать пять лет, он всю свою любовь перенес на единственную дочку: потакал ее прихотям, баловал и в то же время опекал сверх меры. Юля была поздним ребенком, она появилась на свет, когда папе исполнилось сорок, а к поздним детям родители относятся с особым вниманием и нежностью.
Сейчас Геннадию Кирилловичу Миклашевскому было за шестьдесят. Обласканный фортуной и ректоратом, он жил ни в чем не нуждаясь. Соответственно, и Юля тоже. У них была просторная трехкомнатная квартира-сталинка с высокими потолками. В квартире, куда Касаткину довелось заходить раза два или три, полки темных гэдээровских шкафов ломились от раритетных книг, под ногами благородно поскрипывал паркет, а за стеклами серванта бликовали бутылки с этикетками сплошь на иностранных языках. Ездил профессор не на отечественной таратайке и даже не на «Шкоде» из дружественной Чехословакии, а на «Форде» – подарке заокеанского коллеги из Принстона.
