– Хоть здесь перестань дурачком прикидываться. Никто же не смотрит, – ответила Алена.
Смотрела на нас зелеными глазами только одна из овчарок. Она неслышно подбежала со стороны дома и сейчас стояла в паре шагов от нас, изредка приоткрывая пасть и свесив язык.
– Иди ко мне, – позвала овчарку Алена.
Собака поняла, и, опустив голову, подошла к ней.
– Хорошая, добрая, вонючая, – сказал Алена, поглаживая собаку по голове.
Со стороны дома послышалось шуршание, и из сгустившихся сумерек вышел Карен.
– Не помешаю?
– Нет, что вы, – ответила Алена.
– Там уже достаточно рыбы. Сейчас руки помоют, и придут.
– А куда Алексей уходил? – спросила Алена.
– У него ведь живности много. За сараем – кролики, птица разная. Там, дальше – коровник. Завтра утром – парное молоко. Не жизнь, а песня! Только гор не хватает.
– Ну, на одном молоке не проживешь, – заметила Алена.
– А вы, однако, правы, – ответил Карен. – Значит, песня короткая, чтоб работе не мешать.
Я хотел добавить, что эта утренняя красота, которую Карен назвал песней, длится не дольше завтрака. Но не стал вмешиваться в разговор. Фотографу вообще лучше помалкивать и во время кнопку нажимать.
Овчарка встрепенулась и повернула морду. Из темноты в круг света от костра вошла Валентина с ведром в одной руке и пачкой бумажных тарелок в другой. Карен потянулся к огню и поворошил обугленной палкой угли, затем смахнул с одного чурбана невидимые травинки.
– Поставь сюда!
Следом за Валентиной в круг света вступил Алексей, сопровождаемый второй псиной. Выудил откуда-то из темноты, из-за камней закопченную решетку для гриля, раскрыл ее на чурбане.
Карен засунул руку за спину и достал квадратную бутылку виски.
Алексей перешагнул через камни, скрылся в темноте и вернулся из нее со вторым чурбаном, который устроил, поворочав, ближе к огню.
– Стаканы и вилки? – вопросительно сказала Валентина, оглядывая чурбаны, – не принесли!
– А где они? – Алена легко поднялась.
– На кухне.
Алена упорхнула в сторону светящихся окон дома. Одна из овчарок побежала за ней, а вторая, насторожив уши, смотрела на реку.
Валентина засунула обе руки в ведро и начала вынимать из него куски рыбы, и раскладывать их на решетке. Закат, костер, ее ковбойская шляпа, тонкие пальцы с перстнем, уверенно управляющиеся с белыми ломтями рыбьих тушек – все это было красивой картинкой. Я вынул из сумки фотоаппарат.
– Снимайте, но использовать только по согласованию со мной, – сказала Валентина, не повернув даже головы.
– А я не гордый и не прячусь, – Карен пригнул к себе голову овчарки, – ну, сфотографируемся на память?
Я сделал несколько снимков и показал их Карену.
– Почему собаки всегда получаются лучше, чем я? – с артистическим возмущением спросил Карен.
– Забудь три языка, забрось живопись, прекрати преподавать, высунь язык – и тоже обретешь такую первобытную привлекательность, – Валентина не меняла манеры шутить и обращалась со словами небрежно, как с хорошо знакомыми драгоценностями.
Алексей в этом диалоге не участвовал. Он перекладывал угли из костра в жаровню, ворошил их и только улыбался уголками губ.
Я сделал несколько фото его лица, красного от бликов пламени, крупным планом и, рассматривая их, удивился, что щетина на его подбородке была не очень-то заметна. Похоже, он брился еще утром. Странно, что меня это удивило, наверное, такой у меня в голове сидел стереотип: фермер, рыбалка, борода. Я вспомнил некоторых своих знакомых. Уж не хотят ли они обрести первобытную привлекательность после того, как получили свои дипломы?
