*
– Не твоя эта девушка, – зло ворчала Зоя Геннадиевна демобилизовавшемуся и деморализовавшемуся, впавшему в запой, опечаленному сыну. – Что это за любовь у вас такая была? Неделю встречаетесь, месяц порознь. Ни письма, ни весточки – хороша невесточка. Не будет у вас толку. Ищи девушку попроще, без всяких там закидонов, и чтоб любила тебя до чёртиков.
И Пётр нашёл. Женился он вскоре на молодой ламповщице Тане, с которой каждый день встречался, выходя на смену. У Тани не было матери, воспитывал её отец, поэтому девушкой она была хваткой, хозяйственной, во всех делах и поступках категоричной. Быстро взяла Петра в оборот. В соседнем от квартиры Зои Геннадиевны подъезде сняли отдельную комнату с кухней, обставили скупленной на руках дешёвой мебелью, а через год пришлось приобретать и детскую кроватку.
Сказать, что не любили друг друга Пётр и Таня никак нельзя, но и идущими в обнимку в посёлке их никто не видел. Люди шутили, мол, у ламповщицы Тани два сынка – один в коляске, второй в каске. В монотонном однообразии прожили они несколько лет, счастливо или нет – кто его разберёт. Охотливые до женщин и острые языком шахтёры подшучивали над Петром: «Вы хоть в одной койке спите, а то если Танька сама, так пустил бы кого погреться». Завьялов улыбался безразлично и на подобные колкости отвечал однообразно: «Очень смешно».
Как-то перед очередным новогодним праздником зашёл Пётр в кабинет профсоюзного комитета шахты – подарок для сына получить и расписаться за него. Традиционный набор конфет не изобиловал широким ассортиментом, но забирать надо, ведь всё равно кому-то достанется, то ли коньячок закусывать, то ли юристок, секретарш и бухгалтеров по кабинетам админкомбината соблазнять. Заместитель председателя профкома по фамилии Турчин окинул Петра изучающим взглядом и спросил:
– Слушай, Завьялов, а ты у нас в профилактории ни разу не отдыхал?
– Да и не стремился особенно. А чего там делать? В ваннах киснуть и сериалы с пенсионерами смотреть? Так я в шахтёрской бане моюсь каждый день, вон, уже половину причёски вымыл. А сериалов мне и дома хватает – жена нудит, малой тормошит, мама морали приходит почитать.
– Подожди, Завьялов. Ты у нас лет десять трудишься подземным электрослесарем, болячек, небось, заработать успел. А в профилактории не только ванны, там и грязи, всякие электрофорезы, массажи, магниты, ультразвуки, ингаляции. А шахтёру никак без ингаляций нельзя. Да и посмотри, зима какая краси-ивая, а в лесу какая благода-ать – белочки из рук орешки тя-анут, птички пою-ут. Лыжи можно взять, по склонам походить. Спортзал есть. Это ж лучше, чем самогон после смены глушить. В общем, так, Завьялов, давай, шепчись с семьёй, чтоб не было там претензий никаких и после рождественских – на лечение. Можно сказать, принудительное.
*
Блестя сапфиром балконных витражей, шахтёрский пятиэтажный профилакторий одиноко возвышался над дубовой рощей в нескольких километрах от родного посёлка. Вокруг рощи белым океаном простирались нескончаемые заснеженные поля, среди которых одиноко темнели в дымке треугольные паруса породных терриконов. Петра заселили в двухместный номер вместе с ветераном горняцкого труда, болтливым мохнобровым дедуганом, которого отдыхающие сразу прозвали Брежневым. И хоть фамилия у него была Горбачёв, удивительное внешнее сходство с генсеком более раннего периода – дорогим Леонидом Ильичём – было разительным и победило без споров.
