— Постой.
Кожу пронзают миллионы мелких иголочек, это и больно, и приятно, и вместе с тем не хватает воздуха. Я пьяная, но в рот не взяла ни капли.
Сильная горячая рука берет меня за запястье и призывает повернуться, я поддаюсь этому призыву и встречаюсь взглядом с Вадимом. Его глаза сейчас мне кажутся какими-то странными, необычными, будто лед в них плавится, тает, затапливает собой морские глубины. Мои колени дрожат, хоть я и понимаю, что никаких причин для этого нет.
Воронов шумно и часто дышит. Я вижу, как его рельефная грудь вздымается, вдох-выдох… вдох-выдох. Надо же, как интересно наблюдать за привычным функционированием чужого тела.
Вадим снова подносит мое запястье к своим губам и вновь его целует, но теперь гораздо дольше, позволяя мне прочувствовать его горячие мягкие губы на своей коже как можно отчётливей.
Не знаю, не понимаю, что происходит, что заставило Воронова пойти в разрез с его же недавно сказанными словами, но в какой-то миг, когда я теряю бдительность, его губы накрывают мои, а сильное мужское тело прижимает к холодной стене кухни. И в отличие от навязанных касаний того пьяного мужика, эти мне до одури приятны.
Я чувствую тонкий отголосок малины на влажных губах Вадима, которые целуют меня настолько безумно, что пол под ногами начинает качаться. Мои пальцы, будто подчиняясь неизвестному моему сознанию приказу, сами собой зарываются в мягкие волосы Воронова. Я уничтожаю его идеальную прическу, стираю образ главы мафии, превращаю в обычного мужчину, который так неосторожно мне понравился.
Влажный язык, умелые малиновые губы целуют, ласкают меня, и мне вдруг снова хочется расплакаться.
Эта нежность, простая человеческая нежность, которой мне так дико не хватает, поражает в самое сердце, разносясь то ли ядом, то ли лекарством по венам. Я чувствую Вадима так же четко, как и саму себя.
Его сильные руки сжимают мою поясницу, но не делают больно. Немного отросшая щетина покалывает кожу щек, но это приятно. Я не умею целоваться, но это не останавливает меня от желания показать Воронову свой отклик. Кажется, я нечаянно пару раз прикусываю его нижнюю губу, но он не отстраняется, просто улыбается, выцеловывая мои уже опухшие губы, чувствительную кожу на шее.
Кровь кипит в жилах, разнося болезненно-приятный жар по всему телу. Я пьянею или Вадим пьянеет, а может, мы оба? Не знаю.
Мне просто хорошо, и я чувствую себя бесконечно счастливой. Тяжелые толчки сердца, кажется, заполняют всю мою грудную клетку, и я не могу дышать, воздух до сих пор не хочет входить в лёгкие и тут же покидать их.
Цепляясь за плечи Воронова, я прижимаюсь к нему, интуитивно ища в нем защиту, любовь и обычное человеческое отношение. Мы ведь не звери: ни я, ни Петя, ни Леся, ни любой другой человек, лишенный семьи. Нам не чуждо всё то хорошее, чем окружены другие люди. Просто… Просто мы черствеем, зарываемся в скорлупу, пряча в ней всю невыплаканную боль и невысказанное одиночество.
Слезы сами собой скользят по моим щекам, но они почему-то такие сладкие и такие долгожданные. Они освобождают меня, очищают.
Я редко себе позволяю плакать, и этот запрет оставляет на душе свой особый неизгладимый след. Вадим, обхватив мое лицо своими руками, впитывает влажные дорожки губами, целуя щеки, прикрытые веки. Я уже не отвечаю и не держусь за него, просто позволяю себе наслаждаться его запахом, губами, прикосновениями.
