Иллюзия чувств - страница 6

Улыбка растянулась на моих губах, и я словно слышала, как сердце билось у меня в груди – глухо, как барабан, задавая ритм происходящему.

Я медленно поднесла миску к его лицу, позволяя ему увидеть её содержимое, словно давая время осознать каждую секунду до боли. Затем, без единого колебания, я плеснула смесь на его порезы.

Его тело дёрнулось, напряглось до предела, словно струна, готовая лопнуть. Сквозь скотч на его губах вырвался приглушённый стон, который, если бы не плотная лента, превратился бы в яростный, пронзительный крик, способный прорезать тишину до самой улицы. Он содрогался, мучительно выворачиваясь от жгучей боли, словно под наплывом огненных волн, и я наблюдала, как его глаза становятся всё более отчаянными, наполненными непередаваемым ужасом.

Это было как искусство, разворачивающееся передо мной. Я наслаждалась каждой реакцией, каждым движением его мышц, и в этот момент весь мир, казалось, сузился до этой маленькой комнаты, до запаха крови и кислоты, до его приглушённых воплей.

– Учись, пока я еще жива, – посмеялась я и обернулась к брату.

Он посмотрел на меня, едва заметно кивнул, словно соглашаясь с моим безмолвным сигналом. Его глаза, холодные и сосредоточенные, на мгновение встретились с моими, передавая понимание – теперь его очередь. Мой брат шагнул ближе. Он подхватил это настроение, как дирижёр, плавно управляющий оркестром, и продолжил наш «концерт» страданий.

Резким, уверенным движением он сорвал скотч с губ пленника. Звук отклеивающейся ленты был как щелчок хлыста, прорезавший напряжённую тишину. В следующее мгновение из его рта вырвался долгий и болезненный стон, который тут же превратился в сбивчивые мольбы. Слова лились одно за другим, бессвязные, но наполненные отчаянием. Он клялся, что всё расскажет, что скажет всё, что нам нужно, только бы прекратить эту пытку.

Я стояла чуть в стороне, наблюдая за происходящим, и во мне поднималось странное чувство удовлетворения. Честно говоря, часть меня наслаждалась тем, что произошло. Его сопротивление разрушилось, как старая ткань, разорванная на клочки.

Я оставила их наедине в этой маленькой комнате. Каждый шаг по лестнице вверх отзывался в груди, как слабая, затухающая волна. Проходя через коридор, я оглянулась на дверь подвала, как будто проверяя, что всё остаётся там, где должно быть. Пускай мой брат завершит начатое – это его забота.

Вернувшись в гостиную, я почувствовала, как воздух здесь был совершенно иным: теплее, уютнее, даже мягче, будто одеяло, которым укрываешься в холодный вечер. Подушечки пальцев слегка покалывало от только что произошедшего, и я, чувствуя потребность в спокойствии, подошла к звонку для прислуги. Домработница появилась почти сразу, словно ожидала моего вызова за углом.

– Сделайте мне, пожалуйста, новый чай, с имбирем и мятой, – голос мой прозвучал тихо, почти лениво, и я смотрела, как она молча кивает, уходя в сторону кухни.

Только тишина в комнате была прервана тяжелыми, глухими шагами, медленно приближавшимися из-за угла. Я узнала эти шаги ещё до того, как увидела его.

Папа. Его присутствие всегда ощущалось в воздухе, как бы он ни старался оставаться незаметным.

Он вошел в гостиную, и его взгляд сразу упал на меня. Казалось, что он всегда знает, когда что-то происходит, словно видит насквозь, видит даже то, что я пытаюсь спрятать.

Я всегда была его любимицей – единственной дочерью, которую он берег и скрывал больше всего на свете. Моя жизнь словно существовала в двух мирах: один – тёмный и глубокий, скрытый за ширмой, а другой – тот, который видят все остальные. Именно поэтому меня нет ни на одном семейном фото, ни в одной семейной хронике, как будто я никогда не существовала. Я была его тайной, тщательно оберегаемым секретом, его гордостью, о которой никто не должен был знать.