После их ухода она сожгла газету. На кухне, над раковиной. Пламя поднялось быстро. Бумага сгорела за секунды. И всё же запах держался ещё долго – запах старых чернил, старой лжи, старых надежд.
Она вернулась к мосту. Стояла и смотрела в воду. И в какой-то момент ей показалось, что река дышит её именем. Не Ханной, не Эстер – именем, которое она не знала, но которое знало её. Ветер поднялся, волна ударила в камень. И тогда Эстер поняла, что зима началась не в тот день, когда исчез свет. А в этот – когда никто не ответил ей, что будет дальше. Когда закон не сказал: «Мы – с вами». Когда мир не заплакал.
В ту ночь Томас вернулся поздно. Пахло спиртным. Он лёг на диван, отвернулся к стене. Эстер не подошла. Она стояла у окна, смотрела на улицу, где фонари светили как чужие глаза. И вдруг поняла – мир не остановился. Машины ездят, дети бегают, газеты печатаются. Только её мир застыл. И она осталась одна в этом льду.
Она думала: что чувствовала Ханна в ту последнюю минуту? Были ли слова, которые не успели вырваться? Были ли глаза, в которые она хотела взглянуть напоследок? Был ли страх? Или – тишина?
Ответ не приходил. Ни в ту ночь, ни в следующую.
И тогда она перестала ждать его.
Глава 5. Папка с обвинением
В тот день небо было низким. Оно нависало, как крышка от кастрюли, покрытое налётом серых прожилок, без единой просветленной полосы. С утра лил дождь – не сильный, но упорный. Он не очищал, не умывал, а просто тек, затаённо, с холодной решимостью, как будто подчеркивал: всё, что началось, уже не кончится.
Папку принесли после обеда. Молодой человек в пиджаке, слишком тесном в плечах, протянул её через порог, не глядя в глаза. Он сказал имя Эстер, переспросил адрес, и после короткой паузы, во время которой из окна слышно было, как стекает вода по водосточной трубе, вложил серую папку в её руки.
Она не закрыла дверь. Стояла, прижимая тонкий картон к груди, пока звук шагов не растворился. Потом закрыла дверь и опустилась на кухонный стул. Бумаги внутри не хрустели. Они были тяжёлыми. Их вес давил ей на пальцы, на грудь, на затылок. Всё, что было разбросано, теперь собрано. Событие облечено в формат, боль сведена в абзацы. Тишина, в которой погиб её ребёнок, теперь изложена в канцелярском языке.
Она открыла. Первая страница: «Уголовное дело №…» – номер состоял из цифр и букв, никаких имён. Имя Ханны впервые встретилось только на третьей странице, после формулировок: «объект», «потерпевшая», «тело обнаружено». И нигде не было сказано, что у Ханны были ямочки на щеках, что она путала «ш» и «ж», что по утрам любила апельсиновый джем, а перед сном обнимала медведя, у которого отпала пуговица с левого глаза.
На пятой странице была характеристика обвиняемого. Возраст – сорок семь. Не женат. Без постоянного места работы. Дважды судим – в молодости, условно, за хулиганство. После – подозрение в действиях развратного характера, дело закрыто «за отсутствием достаточных доказательств». Страница была исписана уверенным почерком. Ни одной кляксы. Ни одной запинки.
Эстер медленно переворачивала листы. Внутри них – чужая речь. Ледяная, нейтральная, как протокол вскрытия. Слова «девочка», «изнасилование», «смерть» встречались рядом. Как и слово «вероятно». Множество «возможно». Несколько «не исключено».
Она дошла до фотографий. Снимки были чёрно-белыми. Объектив зафиксировал только факты: ткань, зелёный шарф, край платья. Но её сердце увидело больше. Оно увидело дыхание, которое уже не согреет стекло. Оно услышало голос, который больше не будет звать.
