Император во главе - страница 4




– Я… – вытирал слёзы тыльной стороной ладони юноша. – Я Ахиго, сын Железного Ветра. – шмыгнул носом парень, сумев с гордостью сквозь слёзы проговорить имя отца. – Вы его знали, он был охотником… сильным… – ещё больше приуныл парень от фантазии, в которой отец спешит спасти сына и храбро сражается с хондруферцами – однако неизвестно, жив ли он до сих пор.


– Ахиго, ты добрый малец, встанешь последним в… – не смог подобрать старейшина мягкое слово, дабы заменить им "очереди удушения", после чего положил Ахиго ладонь на плечо. – Закрой глаза и жди, пока тебя не позовёт последний вашак – тогда придёт твой черёд. – к этому времени уже все приготовились к этому параду смерти, ибо никого уже не грела надежда проснуться этим утром свободным вашаком.

Веки закрыты. Тьма. Тишина, в которой самые незначительные звуки становятся громче мыслей. Не видно ничего более, лишь тихие звуки от рук, что охватывают кожу и давят до тех пор, пока жертва не захрипит – а далее усиливается хват; падает тело на чьи-то руки, что аккуратно кладут его на холодную сырую землю – парад смерти начался, и безумие отчаявшихся не остановить. Чем больше тел соприкасается с землёй, тем чаще люди начинают говорить, предупреждать: "Я не буду держать на тебя зла", "Я не могу…", "Обними меня напоследок." И чем больше эти люди говорят, тем тяжелее становится держать глаза закрытыми, не завопить в ужасе и забиться в ближайшем тёмном уголку – но нельзя давать слабину, когда уже все решились, а некоторые – мертвы. Ахиго молча ждал своей очереди, дабы его наконец отправили на тот свет: сейчас его не заботила ни гордость вашаков, ни честь – теперь хотелось лишь исчезнуть навсегда из этого мира и не слышать более отчаянных слов и хрипа людей, что без пяти минут окажутся холодными телами на земле. И вот, когда донёсся предсмертный хрип старика, Ахиго окликнули, после чего тот весь встрепенулся и с дрожью в ногах еле сумел раскрыть глаза, а затем его взору предстал самый жуткий в его жизни вид: множество тел тех, с кем он ещё этим вечером разговаривал, подбадривал и весело шутил – все они мертвы, их уста не скажут ни единого слова, а их руки никогда не почувствуют тепла. Осталась лишь груда безжизненных, бездыханных тел, а перед этим всем стояла длинноволосая вашачка с расплаканным лицом, что дрожащими руками пыталась потянуться к шее юноши, но не смогла:

– Прости… Прости! – послышался потресканный беспокойный голос девушки, что воочию видела смерти всех, кто был в центре этого безумия, а остался перед ней один лишь нетронутый всем этим парень, которого она не смогла решиться умертвить. – Прошу, убей меня! – упав на колени, отчаянно закричала вашачка, отчего Ахиго впал в ступор и просто не мог поверить в происходящее.


– Н-но ведь… – не мог найти слов парень, ведь он не ожидал, что ему придётся стать убийцей.


– Избавь меня от этого, прошу тебя! Я исчезну и не буду тебя винить! Прошу тебя! Прошу! – уже в бреду она повторяла эти слова, задыхаясь от слёз.

Тьма в сердце Ахиго взяла верх, когда тот, перед принятием решения, осмотрел комнату, что была полна лишь смертью и мраком, будто сама тьма нависла над этим местом под покровом слепой ночи. Внутри мальчика что-то щёлкнуло: что-то заставило его позабыть обо всём хорошем, что когда-либо было в его жизни – теперь оно не стоит ничего и не идёт в сравнение с тем, что произошло в эту жестокую ночь; и безумие стало покровителем, а насилие – ключом к потере. Ахиго спокойно встал на колени и протянул руки к девушке, что в слезах улыбнулась ему, после чего безумие начало диктовать свои приказы: пальцы коснулись шеи и надавили что есть мочи; сонная артерия билась теплом и отдавалась упругой трубкой в чрезвычайно крепких руках; горло сдавило силой, а лицо девушки налилось кровью. Тяжёлый хрип. Ужас в глазах жертвы соседствовал с благодарностью. Смерть. Чистая и честная в своей жестокости и неумолимости забрала с собой последнего человека, который был жив в этой комнате, и оставила с ужасной травмой юношу, что в окружении убитых друзей, родственников и знакомых оказался единственным живым. Живым и жизнью проклятым, ведь никто – даже он сам, – не мог прервать бытие убийцы, которое он себе предначертал.