Читать онлайн Лика Семенова - Имперская жена

1. 1

«Законная высокородная дочь – собственность своего высокородного отца. До тех пор, пока не станет собственностью высокородного мужа в статусе законной жены».

Кодекс Высоких домов, часть 3, §5, п.п. 18

— Я не хочу видеть твоих слез, — ровный голос отца резал вернее ножа. — Угодно плакать — выйди вон. Тебя поставили в известность — этого довольно.

Вместо того чтобы подчиниться, я бросилась на шею матери, белой, как полотно:

— Мама, скажите, что это не правда!

Она прижала меня к себе, так крепко, как могла. Я вдыхала тонкий знакомый  аромат ее духов, и казалось, что все вот-вот разрешится. Отец скажет, что в очередной раз решил наказать меня за одному ему известные проступки. В его глазах я все время была в чем-то виновна.

Мама молчала. Я слушала ее шумное дыхание, чувствовала, как высоко вздымается пышная грудь. Я понимала — она смотрела на отца. Я слишком хорошо знала эти поединки взглядами. И знала, что мама редко выигрывала. Удел жены — подчиняться мужу. А я в это мгновение радовалась тому, что не вижу его равнодушное лицо — слишком хорошо усвоила, что не найду сочувствия или жалости. Я всего лишь дочь…

Больше всего на свете я боялась, что мой муж будет таким же. Бесчувственным и безжалостным. Я — не мама, мне бы не хватило силы терпеть.

С годами отец становился суровее, черствее, мрачнее. Может, влиял суровый пейзаж этого места — грязно-желтое небо и голые бурые скалы. А, может, это я росла. Альгрон-С, который стал мне домом, он называл клятой имперской дырой, грудой камней. Он ненавидел все здесь.

Мама провела ладонью по моим распущенным волосам, успокаивая, прижала покрепче:

— Когда мы едем?

— Мы? — в голосе отца слышалась издевка. Будто вместе с ответом он накручивал сам себя, истекал желчью. — Вы остаетесь здесь, моя дорогая. Как и я. О нас речи не шло. Контемам не место в столице! Стыдно, госпожа, что вы на что-то надеялись.

Я почувствовала, как мама напряглась. Ее легкая рука замерла за моей спиной и будто потяжелела:

— Ты хочешь, чтобы Сейя ехала одна? Через половину галактики? Она совсем дитя!

— Дитя?

Отец расхохотался. Так, что у меня сжалось все внутри.

— Не преувеличивай, Корнелия. Ей уже двадцать. И благодари Императора за такую милость. Небывалую милость. Иначе мне пришлось бы унижаться так, как никогда в жизни. Его величество пришлет за дочерью имперское судно.

Мама медленно выдохнула, старалась взять себя в руки, выступила на шаг, загораживая меня, словно пыталась защитить:

— За кого, Гней? Я имею право знать. И дочь имеет право знать. Хотя бы для того, чтобы смириться. Дай ей эту возможность.

Теперь я смотрела на отца. Наблюдала, как каменеет его лицо. Хотя, может ли окаменеть камень? Он опустился в кресло у большого полукруглого окна, забранного переплетом в виде сходящихся в центре лучей. Смотрел сквозь толстые стекла на голые серо-бурые скалы по ту сторону обрыва, тронутые багровым заревом заката. Слился с ними своей серо-коричевой мантией, залегшей жесткими заломами.

— А разве это имеет значение: за кого?

Он вдруг резко обернулся, зеленые глаза лихорадочно горели. Серьга в ухе раскачивалась, как безумный маятник. Отец стукнул кулаком по маленькому столикому с инкрустированной искусственным перламутром столешницей. По залу поплыл гул от удара.

— Не все ли тебе равно, за кого? — Он порывисто поднялся, вскинул руку: — Да плевать, за кого! Слышишь, Корнелия? Плевать! И ты должна быть благодарна, что Император избавил меня от этого позора! Что он вообще узнал о нашем существовании!

Меня лихорадило. Я чувствовала, как к щекам приливает кровь, как мертвенный холод сменяется нестерпимым жаром. Я вышла вперед:

— Мне не все равно, отец. Я не хочу! Не хочу! Не хочу уезжать отсюда! — Я нервно покачала головой: — Не сейчас!

Он смотрел с пренебрежением. Таким взглядом смотрят на рабов. Впрочем… я не многим отличалась. Я всего лишь неудобная дочь — имущество своего отца. А если выйду замуж — лишь сменю хозяина.

Отец направлялся ко мне. Медленно, шурша тканью:

— Ты не хочешь? — Он усмехнулся. — А тебя разве спрашивают? Больше того, моя дорогая дочь: разве спрашивают меня? — Отец замер прямо напротив, смотрел, поджав губы: — Так решил Совет Высокородных. И это решение одобрил Император. Сделаешь, как прикажут. Поэтому еще слово возражений — и я велю запереть тебя в штольне. До самого отъезда.

Я вскинула голову, шагнула вперед, встав почти вплотную, будто бросала вызов:

— Чтобы ваша суровость стала моим последним воспоминанием о доме? И о вас, отец? Этого вы хотите?

Мама тронула меня за руку, призывая молчать, но сейчас мне было все равно. Я не могу ничего изменить, так хотя бы теперь скажу то, что думаю. То, что всегда хотела сказать.

— Я хотела любить вас, отец. Всегда хотела. Но вы не даете.

Я видела, как он стискивает зубы. Как еще резче проступают морщины.

— Вон, сию секунду! И не смей выходить из своих покоев!

Я с готовностью склонила голову, как и полагается. Выпрямилась, всем видом давая понять, что лишь подчиняюсь приказу отца, но не принимаю. Не принимаю! Прошла к дверям и все же вздрогнула, услышав за спиной:

— Корнелия, останься! Не смей идти за ней.

Я не обернулась. Вышла за дверь, в темный коридор, вырубленный в породе. Пару мгновений стояла, держась за шершавую стену, переводя дух. Я была рада, что отец не выпустил маму. Я очень хотела побыть одной. Мама не должна видеть моих слез.

2. 2

Это было неожиданно, как шальной выстрел. В голове все еще раздавался голос отца, все его интонации.

Я шла, как в тумане, настолько погруженная в свои мысли, что ничего не видела перед собой, ничего не слышала. Лишь пальцы ощущали неровность грубо обтесанных каменных стен. Я поднялась по узкой темной лестнице на второй этаж, распахнула двери. Прошла через комнату прямо на балкон, вцепилась в холодные каменные перила. Смотрела перед собой, но видела лишь желто-багровую муть, которую разрезали искры кислородного купола. Я не осознавала, что только что произошло. Реагировала на слова, но не постигла всю глубину смысла.

Альгрон-С был моим домом. Единственным, который я когда-либо знала. И я любила эту суровую планету так, как любят дом. Желтое небо с белым кругом огромного солнца, серо-бурые скалы, искрошенные и острые. В детстве у меня была такая игра-угадайка на желание. Я загадывала вопрос и всматривалась в скалы по ту сторону обрыва, пытаясь вычислить, где вот-вот тонкими пластинами обвалится порода. Если угадывала — это означало «да».

И сейчас я инстинктивно хотела что-то загадать. Но зажмурилась и резко повернулась, опасаясь, что в голове сложится вопрос, а глаза уловят ответ. Не хочу. Не хочу!

— Госпожа моя, что с вами?

Индат — моя рабыня. Красно-белая верийка с шапочкой коротких черных кудрей, моя ровесница. Моя тень. Моя подруга. Та, кто знает все мои тайны. Впрочем, какие тайны? Все мои проступки и секреты заключались в своеволии, как считал отец, и подворовывании сладостей с кухни. Сладкое — моя слабость. Кто знает, может, если бы я могла его есть столько, сколько захочу, от моей любви ничего не осталось? Мы были слишком бедны, чтобы каждый день есть сладости. Оттого они становились только желаннее.

Индат тронула меня за руку, вопросительно заглянула в лицо снизу вверх:

— Госпожа?

Я накрыла ее теплые пальцы своими:

— Мне приказано выйти замуж.

Казалось, я сама ужаснулась звукам собственного голоса, будто слова обрели реальность только тогда, когда я их проговорила.

Индат замерла, какое-то время «бегала» глазами, словно лихорадочно обдумывала.

— За кого, госпожа?

Я отняла руку, опустила голову:

— Не знаю. И отец не знает. Или так говорит…

Впрочем, не было особой разницы.

Индат вновь коснулась моей руки:

— Может, это к лучшему, госпожа? Может, ваш муж будет богат, и мы уедем отсюда. Туда, где растут деревья, где небо другого цвета.

— В Сердце Империи. Так сказали.

Черные глаза Индат округлились, она зажала рот обеими ладошками, подавляя восторженный вздох. Наконец, пришла в себя:

— Вот это да! Мы увидим Сердце Империи! — Она осеклась, насторожилась, переменившись в одно мгновение: — Ведь вы берете меня с собой, госпожа?

Я обняла ее, прижалась:

— Я не смогу без тебя. Никогда, никогда с тобой не расстанусь! Никогда не продам! Даже не спрашивай о таком. Не смей!

Она тоже обняла меня за талию, так сильно, как могла:

— Тогда почему вы грустите?

Я разжала руки, отвернулась, снова смотрела на скалы. Теперь я ужасалась тому, что могу больше никогда не увидеть родные пейзажи, вид с этого балкона, который знала наизусть. Я не могла себя представить вне этой планеты. Вдали от мамы, братьев. Даже вдали от отца. Каких-то полчаса назад мой мир был совсем иным. И, кажется, теперь уже никогда не станет прежним.

— Я боюсь. Боюсь, Индат. Каким он будет? Мой муж?

Она молчала. Чувствовала, что сейчас не время обнадеживать глупой болтовней. Просто поглаживала мою руку своими пятнистыми пальцами в знак поддержки. И я была благодарна за это. Мы слышали друг друга без слов. Индат было достаточно одного взгляда, чтобы все правильно понять.

— Боюсь, что он будет стариком, Индат. Отвратительным стариком — на что еще может рассчитывать такая, как я? Черствым и безжалостным, как отец. Нет, — я покачала головой,  — еще хуже. Наверняка бывает хуже. Мама терпела всю жизнь, но мне кажется, что я так не смогу.

— Но вы и так всю жизнь подчиняетесь отцу.

Я вновь покачала головой:

— Отец — есть отец. Я знаю его. Знаю, чего ждать. Я даже не могу представить, что какой-то чужой мужчина будет вправе распоряжаться мной. — Я стиснула зубы, с трудом сглотнула: — Власть мужа — больше власти отца. Ты понимаешь, о чем я…

Индат вновь погладила мою руку:

— Не расстраивайтесь раньше времени. Всему есть предел. Вы — высокородная госпожа.

— Одно название…

Я вновь отвернулась, смотрела на скалы. Теперь полились слезы. Беззвучно. Я не хотела, чтобы Индат видела их.

Высокородная…

Контемы... Контем-Орма — так звучало наше имя. Мы даже не имели право носить имя высокого дома, называться его частью. Не имели права носить герб. Самая дальняя и слабая ветвь. О том, в каком доме она берет начало, знали лишь старые архивы, к которым не было доступа даже у отца. Но это никого и не интересовало, не имело значения. Контемы… Как проклятие. Как приговор. Мы выше простых имперцев, но ниже высокородных. Имперское общество нас не принимало, нам не было места. Удел всех Контемов — крошечные планетки, вроде Альгрон-С.  Отец был смотрителем иссякающих серебряных рудников и старого завода по переработке. Ему оставалось кичиться лишь тем, что наша кровь не разбавлена, как у других Контемов. Всегда чистокровные высокородные. Даже не знаю, как это удалось. Но мама говорила, что его отец, мой дед, был еще тщеславнее, еще нетерпимее. Она почти ликовала, когда тот умер.

Я утерла слезы ладонями, с нажимом. Хватит. Мама всегда говорила, что слезы губят красоту. Я ни разу не видела ее в слезах. Значит, и я не должна.

Не должна.

Впереди была целая неделя, которую можно было прожить как прежде, как ни в чем не бывало. Долгие дни от рассвета до заката. Но я была заперта в своей комнате — отец не смягчился, не простил мои слова. Каждую минуту я надеялась услышать в дверях мягкие материнские шаги, но и этого оказалась лишена. Запретил. И она не смела ослушаться. Или боялся, что мама как-то не так настроит меня? Но я сама не понимала, хотела ли видеть ее. Я изо всех сил старалась заковать себя в непробиваемую броню. Боялась, что ее переживания уничтожат во мне последнюю смелость. Лишь Индат, возвращаясь из кухни, говорила, что ее рабыня постоянно справлялась обо мне. Отец умел быть жестоким.