Мама просидела со мной до самого утра. Заставила прилечь и снова и снова поглаживала меня по спине мягкой теплой ладонью. Трогала, будто отчаянно хотела набрать это ощущение впрок. Она просила, чтобы я хоть немного вздремнула. Время от времени я проваливалась в липкую дремоту, но ненадолго, потому что сердце не унималось даже в состоянии этого мнимого покоя. Не помню, чтобы хоть когда-нибудь в своей жизни я настолько переживала.
Мателлин явился ранним утром. Как же он торопился убраться отсюда! Когда мы с мамой вышли в большой зал, он стоял с отцом у окна и о чем-то говорил. Отец сдержанно кивал, но по всему было видно, как он был напряжен. Оба повернулись, когда мы вошли. Рабы с грохотом опустили на камни мой багажный контейнер, чем вызвали гнев Мателлина:
— Что встали здесь? Несите все в корвет! Живо!
Те лишь посмотрели на отца и принялись исполнять только после того, как он кивнул.
Мателин уставился на меня, а я невольно заметила, что его упругие кукольные локоны как-то поникли, растянулись. Вчерашний лоск с него несколько облетел. Сейчас он казался не столько чванливым, сколько желчным и раздраженным.
— Итак: вы готовы, госпожа?
Я молчала. Перевела взгляд на маму, будто искала защиты. Конечно, я не готова. И никогда не буду готова!
Марк Мателлин направился к дверям, шурша мантией:
— Поторопитесь. Простой имперского судна стоит денег, несовместимых с этим захолустьем.
Нам ничего не оставалось, как следовать за ним. Мама все время сжимала мою руку, и я не могла не почувствовать, что она дрожит всем телом. Мы спустились со ступеней, прошли по стартовой площадке к припаркованному у обрыва корвету, у которого терлись рабы Мателлина. Остановились.
Мама с силой сжимала мои пальцы. Смотрела на меня, не могла оторвать взгляд. А я смотрела на нее и с ужасом замечала, как из ее глаз катятся слезы. Она больше не прятала их. Сердце рвалось. Это была такая мука, какой мне в жизни не приходилось испытывать. Будто все в груди раздирали когтями. Я тоже не сдержала слез. Губы не слушались, дрожали, я не могла сказать ни слова. В голове билась лишь одна-единственная мысль: увижу ли я их еще когда-нибудь? Маму? Отца? Братьев?
Мама порылась на груди и вложила в мою ладонь крошечную пластинку чипа:
— Ты ведь сможешь разыскать галавизор? Конечно, сможешь. И мы с тобой поговорим. Будто мы совсем рядом.
Я зажала в кулаке адресный чип, даже улыбнулась:
— Конечно, мамочка! Я совсем не подумала об этом. Мы будем разговаривать очень часто, ты даже не заметишь, что я уехала.
Я обернулась к корвету и увидела, что Мателлин уже был вне себя от затянувшегося прощания. Я кивнула Индат:
— Иди в корвет. Я сейчас.
Та кивнула, направилась к кораблю, но Мателлин остановил ее:
— А ты куда?
Она опустила стриженую голову:
— Я со своей госпожой.
Мателлин нахмурился. Уставился на отца, потом на меня:
— Вы собираетесь взять в Сердце Империи этот мусор?
Я сжала зубы. Даже слезы мгновенно высохли.
— Этот мусор, ваша светлость, моя вещь, моя личная рабыня. Самая преданная рабыня, которую я ценю очень высоко. И она будет сопровождать меня. Этого Император не может мне запретить.
— Вам подыщут другую рабыню, госпожа. Соответствующей ценности. Эту оставьте здесь.
Я выпрямилась, задрала подбородок, понимая, что готова даже ударить его. О разлуке с Индат не могло быть и речи:
— Это моя рабыня, ваша светлость. И ее ценность для меня неоспорима. Если вы не хотите, чтобы моя рабыня сопровождала меня — значит, и я остаюсь. Я не стану торговаться.
