Имя, которое теперь моё - страница 14

– Я думала, ты останешься.

– Я остался.

– На ночь. Этого мало.

– Мне хватило.

– А мне – нет. Я не хочу просыпаться и каждый раз гадать, уйдёшь ли ты через час. Я не хочу жить в страхе, что тебя снова не будет. Я не хочу делить тебя с этим…

– С этим я и есть, Адель.

Он сказал это тихо. Ровно. Как констатацию. Как приговор.

– Я этим живу. Я делаю то, что умею. И в этом мире это всё, что у меня есть. Либо ты принимаешь это, либо мне придётся оставить тебя.

Тишина повисла в воздухе. Она отступила на шаг. Глаза – сухие. Щёки – чуть побледнели.

– Ты даже не попробовал выбрать.

– Я выбрал. Я пришёл к тебе. Я остался. Я лег рядом. Я уснул. Это – был выбор. Но я не брошу то, что держит меня в этом мире.

Она отвернулась. Пошла к окну.

– Тогда иди, – сказала она тихо. – Делай, что умеешь.

Он встал. Медленно. Без звука… Надел костюм, пальто. Взял конверт. Остановился у двери.

– Я вернусь.

– Не обещай, – не оборачиваясь. – Ты не умеешь сдерживать это.

Он вышел. Дверь за ним закрылась. Глухо. Как будто снова закрылся целый мир. Адель не плакала. Не разбивала чашки. Не хлопала дверями. Просто стояла у окна, пока шаги Генри не исчезли в глубине улицы. Потом села. В кресло. В то самое, где он сидел ночью. Обняла колени. Закрыла глаза. Внутри не было истерики. Только гул. Странный, похожий на звон после удара по стеклу.

Он ушёл. Опять. Но теперь не просто – вышел по делу. Он вышел с условием. С выбором. И не выбрал её. Она не злилась. Это было хуже. Понимание. Полное, глухое, страшное. Он не станет другим. Ни завтра, ни через год. Ни с ней, ни без. Он может быть рядом – но он всегда будет снаружи. Её шатало внутри. От желания уйти. Уехать. Забыть. А потом – от мысли, что он вернётся, а её нет. И тогда он впервые действительно останется один. Вечером она разогрела чай. Не ужин. Чай. Села на кухне. Слушала, как тикают старые часы. Думала, что не выдержит. Потом – что выдержит всё. Потом – что уже решила. Когда стукнула входная дверь, она не пошла сразу. Только через минуту. Он стоял у стены, пальто снято, лицо ровное. Глаза —сухие, как всегда.

– Ты пришёл, – сказала она спокойно.

– Да.

– Я думала, не вернёшься.

– Я обещал.

Она кивнула. Прошла мимо. Села. Он – напротив. Минуту они сидели в тишине.

– Я останусь, – сказала она.

Он не ответил. Только слушал.

– Я не прощу. Не одобрю. И не забуду. Но я приму.

– Почему?

– Потому что ты вернулся.

Пауза.

– И потому что я знаю – ты не просил, но ты надеялся, что я останусь.

– Я не умею просить.

– Я знаю.

Они снова замолчали. Он встал. Подошёл. Не сел рядом. Просто достал из кармана маленькую бархатную коробку. Без жеста. Без взгляда. Без театра. Открыл. Протянул.

– Будешь?

Она не улыбнулась. Не ахнула. Просто взяла кольцо.

– Да.

Он закрыл коробку. Положил обратно в карман.

– Тогда я остаюсь.

Они больше не говорили. Только смотрели друг на друга. И всё в этом взгляде было чище любого обещания.

Она родилась на рассвете.

Дом был тёплый, пахло кипячёной водой, свечами и сырой тканью. Адель кричала почти беззвучно – так, как кричат женщины, которые уже всё поняли. Она держалась за кровать, потела, дрожала, но в глазах у неё был тот самый свет, который горит у тех, кто больше не боится боли. В комнате стояла повитуха, пожилая, с узкими пальцами, запахом трав и строгим лицом. Генри не уходил. Стоял у двери. Молчал. Не двигался. Он не привык быть свидетелем жизни. Он умел смотреть на смерть. Умел предугадывать боль. Но это – это было что- то из другого мира. Он стоял, как камень. Лицо – холодное. Но руки дрожали. Незаметно. Медленно. Когда ребёнок закричал, мир будто провалился в глухоту. Ни один звук в жизни Генри не пробивал броню, как этот. Он подошёл. Повитуха держала девочку. Маленькую. Сжатую в комок. Розовую. Вся – дыхание, крик, жизнь. Она передала ему ребёнка. Он взял. И впервые в жизни не знал, что делать с руками. Она лежала у него на ладонях, как вся суть, зачем он вообще остался в этом мире. Он посмотрел на неё. Тёмные волосы. Маленький лоб. Морщинистые, но уже упрямые губы. А глаза – как у Адель.