– Пойдём, – сказала тихо.
Они прошли в спальню. Свет не включали – только тот же старый ночник у кровати. Он сел. Она – рядом. Плечо к плечу. Но не касались. Сидели так, будто время остановилось. Молчание висело в воздухе. Не тяжёлое – просто густое. Как дым.
– Куда ты ездил? – наконец спросила она.
Он посмотрел в стену.
– На склад.
– Что за склад?
– Рабочий. Один из многих.
– И зачем?
– Разобраться.
– С кем?
– С человеком, который перестал понимать, как тут всё устроено.
Пауза.
– И как ты ему объяснил?
– Тихо. Так, чтобы запомнил.
Она повернула голову. Смотрела прямо.
– Не будь со мной таким сухим, – сказала она. Голос – спокойный, без обиды. – Я не они. Мне не надо от тебя бояться.
Он посмотрел на неё.
– Я не знаю, как иначе.
– Тогда учись. Здесь. Со мной. Здесь ты не должен быть ледяным. Ты можешь быть просто… собой. Тем, кто сидит и ест со мной молча. Тем, кто не пьёт коньяк. Тем, кто прикрывает одеялом, а не встаёт первым. Ты всё ещё умеешь это. Я знаю.
Он сжал губы. Опустил взгляд.
– Это опасно.
– Почему?
– Потому что с тобой я тёплый. А значит, мягкий. А мягких ломают первыми.
– Я не сломаю тебя. Я держу. Я не давлю.
Он не ответил. Только чуть сдвинулся ближе. Она молча накрыла его ладонь своей. Они так и сидели. Не касаясь больше. Не говоря. Они сидели в полумраке. Тишина уже не была густой. Стала мягкой. Лёгкой. Как воздух перед сном. Адель не сжимала его руку. Просто держала. Он не прятал свою. Просто позволял. Когда она встала, не спросила: останешься? Просто пошла к кровати, зажгла свечу, сняла халат и легла. Он остался сидеть. Минуту. Две. Потом расстегнул пуговицы на рубашке. Не торопясь. Снял. Разделся. Тихо. Лёг рядом. Она отвернулась на бок. Он лёг за ней, не касаясь. Потом аккуратно – почти неуверенно – обнял. Рука легла ей на талию. Тепло.
– Ты правда останешься? – шепнула она.
– Да, – просто.
– А утром?
– Буду.
Она выдохнула. Он тоже. В груди у него не звенело. Не гудело. Не скрежетало. Впервые за долгое время было просто… спокойно. Он прижался щекой к её спине. Закрыл глаза. И уснул. Не как охотник. Не как убийца. Как человек, который нашёл, к чему хочет возвращаться. Утром он проснулся от света. Лёгкий луч скользил по стене. Адель уже не спала. Лежала рядом, тихо дышала, не двигаясь. Он не встал. Он смотрел на потолок. На её плечо. На подушку.
– Доброе утро, – сказала она, почти шёпотом.
– Оно действительно доброе, – ответил он.
– Хочешь чай?
– Да.
Она встала. Он остался. На губах – что- то похожее на улыбку. Она легко поцеловала его и ушла на кухню. На груди – тишина. Не тревожная. Просто тишина. В этот день всё было по- другому. Генри остался. Он не спешил одеваться, не смотрел на часы. Просто сидел за столом, пил чай, слушал, как Адель что- то говорит о плите, о скрипящей двери, о том, как давно здесь не было порядка. Он кивал. Иногда даже отвечал. Тихо. Коротко. Но это был разговор. Настоящий. Он снова не курил. Не потому что не хотел – потому что не нужно было. Адель убирала со стола, когда в дверь постучали. Глухо. Три раза. Она подошла. Генри даже не поднялся – просто смотрел в окно. Вернулась она уже с другим лицом. В руках – конверт. Он узнал его сразу. Цвет, почерк, воск. Всё. Она поставила его перед ним.
– Это что?
Он молчал. Взял. Посмотрел. Не тронул.
– Генри.
– Работа.
– Сегодня? Сейчас?
Он кивнул. Она подошла ближе. В глазах – не злость. Только обида. Тонкая, тихая, но сильная.
