Волков шёл вперёд, уже хотел грубостью какую-то ему сказать, но тут догнал их Хилли.
– Господин, там два господина вас почти с рассвета дожидаются. Как вы ушли, так они пришли и сидят теперь, всё вас ждут.
– Скажи им, что я тут, пусть сюда идут. – Сказал Волков, усаживаясь на пустую бочку из-под пива.
Монах опять что-то нашёл в списке, но кавалер жестом ему велел заткнуться. Ничего он сейчас не хотел слышать про свадьбу.
Ждать двух господ долго не пришлось, и господа те были странными. Вернее, странным был один. А второй был вполне себе приятный молодой человек из знатной семьи, он сразу подставился:
– Меня зовут фон Гроссшвулле. – Он поклонился.
Волкову было просто лень слезать с бочки, и он вел себя почти грубо, кивнул господину Гроссшвулле и без всякого почтения сказал:
– Фон Эшбахт. Чем обязан, господа?
– Господин фон Эшбахт, все тут только и говорят о вас, только и слышно о том, какой вы знаменитый воин, такой, что у Ливенбахаов отнимает шатры. И что вы убили на поединке лучшего чемпиона герцога. И ещё…
– Будет вам, будет, – сказал Волков и поморщился, – я все свои подвиги и так знаю, что вам угодно, господин Гроссшвулле?
– Пришёл я просить за своего брата, – Гроссшвулле повернулся ко второму господину. – За вот этого вот человека.
Второй господин был весьма заметен, ростом он был даже выше Волкова, а ещё был он крупен телом. Вид у него был печален, хотя в его годы, а было ему лет семнадцать, люди печалятся не так уж и часто.
– Он наш седьмой в семье, последний и неприкаянный. Отдавали мы его в пажи известному господину, так его погнали оттуда, господин сказал, что он увалень, отдавали в учение в университет, так только зря деньги потратили, в монастырь, так он и там не прижился, монахи его через месяц домой сами привезли.
– И что же вы хотите от меня? – Уточнил Волков.
– Заберите его в солдаты. Другого толка от него не будет. Говорят, что в солдатах сержанты очень строги, пусть они будут с ним построже.
Кавалер глянул на большие деревянные башмаки увальня, поморщился и сказал:
– В таких башмаках он собьёт себе ноги на первом же переходе в кровь, и придётся его бросить на дороге.
– А пусть сержанты его гонят, пусть босиком идёт.
– Нет, – кавалер покачал головой, – пустая трата на прокорм, слишком он рыхлый для солдата, не вынесет службы.
– На первое время для его прокорма я готов дать талер! А там, может, приспособите его куда-нибудь. – Продолжал просить господин Гроссшвулле.
– Не отказывайтесь, господин, – прошептал Волкову на ухо монах. – Талер не будет помехой, а человека приспособим куда-нибудь.
– Ну, разве что большим щитом, чтобы вражески арбалетчики на него болты переводили, – усмехнулся кавалер.
– А хоть и так, – усмехался за ним монах.
– Подойдите ко мне, – приказал Волков юноше.
Тот сразу повиновался.
– Вы не трус? – Спросил у него кавалер, разглядывая его.
– Не знаю, господин, – выкупив глаза, отвечал здоровяк. – Не было случая узнать.
– Хотите служить мне?
– Нет, господин, солдатское дело очень хлопотное, – честно признался увалень. – У меня к нему не лежит душа.
– Теперь поздно думать, куда там лежит ваша душа, теперь брат ваш мне денег предложил.
– Это понятно. – Вздохнул здоровяк.
– Перед тем, как взять вас, хочу знать, как вас убивать, когда вы струсите в бою?
– Что? – Не понял молодой Гроссшвулле, он стоял и таращил глаза на Волкова.
А тот был абсолютно серьёзен, ему сейчас совсем не хотелось шутить.
