или я выдумал что она мне иногда улыбалась, тощая блондинка неизвестно почему грустная а грустных блондинок всегда сильнее жалеешь чем грустных брюнеток если только они не плачут, а то от слез с них краска линяет
<…>
я швырнул все это лживое барахло
ведь это неправда что Сорайя
на половик который сушился у черного хода, плохо помню как я отковыривал кафельную плитку под которой у меня героин, не помню свистнул ли я щенку хотя не отрицаю что мог это сделать потому что Сорайя с присущей ей нежностью желая чтобы мы с ним подружились
– Ведь ты присмотришь за песиком обещай мне что ты за ним присмотришь
насколько я ее знаю, она действительно хотела чтобы пес жил со мной, автобус на Фонте-да-Телья остался у меня в памяти расплывчатым пятном, помню одна пожилая сеньора сидевшая рядом спросила
– Можно я его поглажу?
и утопила меня как в болоте в богатой лирическими отступлениями и подробностями истории о том как у нее пропал бассет в церкви Святого Доминика, предположительно украденный каким-нибудь мучеником и засунутый им с невинным видом в алтарь туда где свечи и искусственные цветы, она запускала пальцы в густую шерсть дворняги, дайте мне подержать его на руках чтобы развеять тоску по моей собачке, ну хоть пять минут, а я чувствовал себя едва ли не счастливым оттого, что есть на свете люди еще более одинокие чем я, и это ощущение счастья придало мне сил для того чтобы расстелить полотенце на песке, подогреть в ложке все дозы героина
собрать их по одной в шприц не обращая внимания на то что меня могут заметить не уверен что рыбаки или те люди что жили в домишках не заметили меня ведь они могли подумать что у меня есть деньги, возможно моя рубаха или мои кроссовки или кольцо которое может оказаться на пальце у наркомана и которое наверняка купят в Баррейру или в Алма-де, я чувствовал что они надеются и их надежда помогла мне почти не чувствовать ни резинового жгута на руке, ни укола иглы, ничего понимаете, не замечать почти ничего кроме моря
* * *
Папа подшивал то ли подол то ли рукав а я на диване вытянув ноги стучал ботинком об ботинок и глядел в потолок надеясь что хоть там произойдет что-нибудь интересное раз уж внизу ничего путного не происходит, и тут мне показалось что люстра наконец начинает отрываться и скоро нас ждет праздничный звон стекла, папины глаза искали встречи с моими глазами но я сделал вид что не заметил, я – люстре
– Ну что сегодня что ли?
в надежде что дрожь подвесок вот-вот обернется водопадом, я перестал стучать одной щиколоткой о другую и стал топать по полу чтобы ускорить падение а в это время мой папа собрал все лицо в кучку вокруг ноздрей, подтянул брови, губы и все это направил в мою сторону
– Паулу
но тут подвески перестали дрожать потому что оказалось все дело в автобусе проезжавшем по улице а автобус был уже далеко, если открыть окно люстра казалась таким же деревом как те что росли под окном но только посаженным вверх ногами, у этого дерева были свои плоды – перегоревшие лампочки и оно так же шелестело кроной, прозрачное дерево
только вот ствол у него был из латуни а на ветках крючочки латинское название которых наверняка знал сеньор Коусейру, он рисовал своей тростью вензеля в воздухе и все мне объяснял, ну объясните же мне сейчас, почему я не могу пожать вам руку и пожелать доброго утра, я бормочу что-то себе под нос и прячусь, запираюсь на крытом балконе и злюсь на себя за то что заперся, если бы я смог, если бы мне удалось, если бы не было стыдно
