Инсоленс. Пустая из Кадора - страница 29

Вокруг шумит, переливается утро, как будто ничего не случилось. Впрочем, для них и правда ничего не случилось – я просто новый узелок на полотне их рутины, всего лишь неизвестная фигура, про которую расскажут шепотом за столом, а завтра забудут. Меня это внезапно почти радует: лучше раствориться в толпе, чем стоять под светом, который обжигает.

***

После завтрака возвращаюсь в свою комнату. Закрываю за собой дверь и на секунду просто стою посреди комнаты – в этом временном убежище из шёлка, старого дерева и яркого света.

Подхожу к столу, присаживаюсь на стул. Медленно открываю первую страницу дневника. Вглядываюсь в строки – тёмные, изящные, будто выведены чернильным шёпотом. Почерк почти каллиграфический, небрежности в нём нет. Каждое слово, как шаг на чётко вымощенной дорожке.

Это не просто размышления или скучные записи в духе «день первый, магия работает, конец». Нет. Этот дневник – живой. В нём – рассудок, страсть, и какой-то почти пугающий масштаб. Автор называл себя «Великим Мастером». Скромность, конечно, не его сильная сторона. Но, чёрт возьми, в каждой фразе чувствуется вес. Не напускной, не театральный – настоящий. Как если бы человек не пытался казаться значимым. Он был.

Изобретатель. Первый, кто начал работать с Искрой не как с чудом, а как с инструментом. Учёный. Инженер. Силестин. Его речь перескакивает от философских раздумий к точным выкладкам – будто бы он одновременно писал вдохновляющую речь и чертёж.

Останавливаюсь на странице описывающую его первое великое открытие:

«Я взял простой механизм, чьё сердце состояло из андамарина – камня, напитанного Искрой, и впервые вдохнул в него жизнь. Это было чудо, которое я едва мог объяснить даже самому себе. Искра стала двигателем, а андамарин – сосудом. Мир изменился в тот же миг. Мы получили источник энергии, способный питать не только механизмы, но и саму надежду на будущее.»

Вот оно. Первый шаг. Момент, когда энергия Искры и техника сошлись. И всё покатилось – самодвижущиеся повозки, дирижабли, устройства, что очищают воду и греют дома.

Андамарины. Камни, наполненные Искрой, добываются в шахтах Артаала. Его изобретения постоянно возвращаются к ним – будто весь этот прогресс держится на свете, запертой в кристалле. Почти поэтично. Почти опасно.

Пытаюсь представить Мастера: высокий, жилистый, волосы всё время выбиваются из ленточного хвоста, глаза – серебро с прожилками. Пальцы в мозолях, с чернилами под ногтями и крошечными ожогами – следы того, что он не только думал, но и делал. Голос хриплый от бессонных ночей, от переговоров с самим собой и искрящегося воздуха, которым он, вероятно, дышал чаще, чем свежим.

Перевод продвигается медленно. Ни одного слова о перемещениях на Землю. Только повозки‑самоходы, отопительные трубы, «водяной подъёмник для посёлка Хардор. Но всё записано на итальянском – языке моего мира. Значит, он бывал там. Или хотя бы смотрел туда, как я сейчас на его дневник. Писал так, чтобы здесь никто не расшифровал – словно оставлял послание тем, кто придёт из‑за грани.

– Чёрт возьми, Анна, – одёргиваю себя, – ты сидишь в чужом мире, в Коллегии под охраной стражей, переводишь манускрипт, которому пять сотен лет. Знал бы отец… Он бы улыбнулся.

Но я здесь не для романтики. Мне нужно понять, как вернуться. Дом, работа, Виктор – всё на другой стороне. Никаких привязок здесь. Никаких нитей.