Читать онлайн Цитианка - Инсоленс. Пустая из Кадора

Я едва вхожу в выставочный зал – даже толком не успеваю вдохнуть этот мягкий, масляно-пыльный воздух с привкусом воска, как каблук тут же скользит по блестящему мрамору. Пол – идеально отполирован. Естественно. Искусство любит глянец.

А я – падать лицом в глянец.

Отличное начало расследования, Анна. Пять баллов. Можешь сразу ложиться и не вставать – тебя заметят быстрее.

Успеваю только зажмуриться. Всё тело сжимается в знакомом рефлексе – готовлюсь к удару, к этому великолепному моменту унижения, который, конечно, заметят все.

Но вместо удара – рывок.

Кто-то ловит меня прежде, чем я касаюсь мрамора лицом. Хватает уверенно, будто знал, что это произойдёт. Влетаю в его грудь, врезаюсь плечом, теряю равновесие – но не совсем. Он держит. Как всегда.

– Ты серьёзно, Анна? Прошло ровно полторы минуты с момента, как ты вошла. Новый рекорд, – голос звучит с той самой иронией, которую может себе позволить человек, знающий меня слишком хорошо. Тот, кто видел, как я падаю с велосипеда, однажды клянусь выйти замуж за Шерлока Холмса и срываюсь в слёзы из-за смерти уличного кота.

Поднимаю голову и встречаю его взгляд – голубые глаза, спокойные, внимательные, с тем лёгким прищуром, в котором всегда сквозит смесь заботы и бесконечного терпения. Виктор. Ну конечно, кто же ещё.

Светловолосый, ухоженный до безупречности – как будто вышел прямо со страницы журнала. Его белоснежная рубашка выглажена, пиджак кремового цвета сидит на нём как влитой, на лацкане – небесно-голубой платок. И даже несмотря на всё старание выглядеть идеально – на левом рукаве я замечаю прилипшие светлые волоски. Шерсть. Шерсть Мартина. Его пса. Лабрадора с тяжёлым взглядом и привычкой занимать половину дивана в офисе. Упрямый, как Виктор, и такой же преданный.

Я отстраняюсь, сжав губы. Сердце колотится, а щёки краснеют. Надеюсь, не так ярко, как моё платье.

Держись, Анна. Даже если ты только что чуть не впечаталась в пол, делай вид, что так и было задумано.

– Ну что, миссия «Остаться незамеченными» провалена на первых трёх шагах, – замечает Виктор.

Я выдыхаю сквозь сжатые зубы.

– Может, ты начнёшь носить меня на руках, чтобы всё шло по плану?

– Подумай, как это отразится на наших расследованиях, – Виктор улыбается, чуть тронув пальцами мою руку. – Хотя, зная тебя, в итоге ты всё равно рухнешь и с моих рук.

Вот это уже классика. Он – вечный спасатель. Я – вечный магнит для нелепостей. И так лет двадцать. Мы с детства – как нитка с иголкой. Он всегда ловит, я – всегда падаю. Или лезу, куда не надо. Или спорю с кем не надо. Или…

– Спасибо, – говорю и тут же добавляю: – И заткнись.

– Пожалуйста. И нет, – хмыкает он. – Напомни, кто говорил: «Я справлюсь, всё будет тихо и профессионально»?

– Это был блеф. И ты это знал.

Мы оглядываемся почти одновременно. Зал – высокий, чуть душный, стены тянутся вверх, как колонны в старом музее. Картины – огромные, тяжёлые, цвета потускнели, но это только добавляет шарма. Люди – крошечные, в дорогих нарядах, с бокалами белого вина, шепчущиеся о великих смыслах. Всё это кажется далёким, неестественным. И всё же тут красиво. Живо, по-своему.

Но мы пришли не за искусством. Мы – частные детективы. Нет, не в шляпах и с лупами, хотя иногда этого не хватает. Просто мы с Виктором открыли агентство – тихо, без вывесок, без глянцевой рекламы. Помогаем тем, кому полиция помочь не хочет. Или не может.

Неделю назад в наш офис ворвался мужчина. Взъерошенный, с красными глазами и дрожащими пальцами. Александр. Он говорил быстро, сбивчиво, почти кричал: жена исчезла. Прямо с выставки Григория Островского. А полиция, по его словам, развела руками. «Может, ушла. Может, сбежала. Может, с кем-то».

И вот мы здесь. В том самом зале. Под видом гостей, а на самом деле – ищем призрак. Женщину, исчезнувшую среди мазков и рам.

Смотрю на себя в зеркало – не для удовольствия, скорее для проверки: это я, Анна, двадцать семь лет, среднего роста, узкие плечи, напряжённая, как будто не умею по-настоящему расслабляться. Кожа светлая, тёмно-каштановые волосы спадают волной, всегда немного взлохмачены – и пусть так, я не люблю строгую укладку, как не люблю и слишком яркий макияж: максимум немного туши, чтобы не выглядеть усталой. Лицо – вроде бы классическое, с выраженными скулами, но в зеркале чаще замечаю не их, а глаза: карие, слишком внимательные, будто всё время что-то высчитываю про себя. Платье алое, как вызов самой себе. Не уверена, что это мой цвет – но иногда надо разрешить себе быть не той, к которой привыкла.

Чувствую, как сжаты плечи, как дрожат пальцы – и всё равно держу себя. Потому что должна. Потому что работа. Потому что, может быть, где-то здесь, среди бокалов и позолоты, всё ещё есть след той самой Ольги. Виктор – как всегда – спокоен, уверен, словно родился для таких вылазок. А я… я просто стараюсь не рухнуть снова.

– Помнишь, что он сказал? – тихо спрашиваю, снова переходя к делу.

– Муж Ольги? Конечно. «Она стояла у картины. Я отвернулся на секунду – и её больше не было». Он тогда смотрел на нас так, будто надеялся, что мы вытащим её из воздуха.

– Или изнутри холста, – бормочу я.

Мы подходим ближе к одной из картин, будто просто интересуемся. Виктор встаёт слева от меня, чуть прикрывая спиной. Как всегда.

И всё же…Что, если она не исчезла?

— Слушай, – начинаю я, глядя в зал, – а вдруг она просто… сбежала?

Виктор тихо фыркает.

– Началось.

– Серьёзно. Новая жизнь, новый паспорт, флирт с кем-то опасным и красивым. Тропики, шёлковые простыни, никакого мужа и звонков. Свобода.

– Ты романтизируешь даже пропажу, – бурчит он. – Это не книга. Это Москва. И это – исчезновение.

– Ну и что? Любое исчезновение начинается с фантазии. Или с усталости.

Произношу это слишком легко, чтобы поверить самой себе, но внутри всё царапается. Может, действительно именно так всё и начинается – не с громкого преступления, не с кровавого следа, а с внезапного вдоха, который становится последней точкой прошлой жизни. Кто-то выходит за хлебом и вдруг понимает: назад возвращаться не хочется. Или вот – стоит у картины, смотрит на мазок, на вычурную подпись, на отражение своего лица в стекле, и внезапно в этом отражении узнаёт чужую, не свою улыбку. И тогда в груди рождается зуд, который невозможно затолкать обратно, как бы ты ни старался, – зуд уйти, исчезнуть, раствориться, хотя бы на вечер, а потом – может быть, навсегда.

– Анна, – Виктор оборачивается ко мне с серьёзностью в голосе, – ты же знаешь, что это не побег. Мы слышали его. Видели глаза. Там не было… плана. Там было горе.

– Ну что ж, давай тогда проверим, кто из нас прав.

Честно – я уже знаю, что он не устоит перед вызовом. Виктор предсказуем в своих принципах, как швейцарские часы: стоит пошатнуть его уверенность – и всё, ты уже участник дуэли. Пусть и вежливой.

Он скрещивает руки на груди – его вечная поза, когда ворчит и забавляется одновременно.

– Хорошо. Пари? Если окажется, что ты права, и наша дама сбежала в закат с каким-нибудь богатым красавчиком, я веду тебя в самый дорогой ресторан Москвы. По-настоящему дорогой. Где меню без цен и сомелье говорит шёпотом.

Я уже ухмыляюсь.

– А если прав ты?

– Тогда ужин всё равно в том же ресторане. Но платишь ты.

Я фыркаю, не раздумывая ни секунды.

– Договорились. Только не жалей потом. Интуиция у меня как минимум на уровне малой телепатии.

– О, я в этом не сомневаюсь. – Он хмыкает. – Особенно когда ты пытаешься доказать, что знаешь лучше всех.

Делаю вид, что обижаюсь, но внутри всё светится – вот оно, наше вечное состязание, где ставки не имеют значения, зато на кону всегда чуть больше, чем кажется со стороны. Лёгкая дрожь в кончиках пальцев меняется на азарт: теперь это уже не просто дело, не просто исчезновение, а поединок характеров, который мы ведём столько лет – с переменным успехом и неизменным удовольствием.

– Посмотрим, кто окажется прав, – говорю. – И кто будет заказывать десерт.

Виктор чуть кивает в сторону выставочного центра.

– Ладно. Начни с главного подозреваемого, Григория Островского. – Он указывает подбородком на мужчину у одной из картин. – Он выглядит так, будто и правда знает, что случилось. Или знает, что делать, если случится снова.

Окидываю взглядом цель. Мужчина средних лет, в безупречно сидящем костюме. Высокий, худой, почти хищно-изящный. Светлая кожа, словно чуть тронутая пеплом. Тёмные волосы аккуратно уложены. На висках пробивается серебро, но не старящее – скорее, как акцент. Манеры – утончённые, почти аристократичные. В его взгляде есть что-то странное, тревожно-сосредоточенное, как у коллекционера, который привык рассматривать людей как часть экспозиции: аккуратно, методично, через стекло.

Он говорит с кем-то – и я замечаю, как его губы чуть трогаются в полуулыбке, но в глазах ничего не меняется. Взгляд остаётся тем же – холодным, внимательным.

– А ты что будешь делать?

– Пройду по залу. Посмотрю, кто на что смотрит, кто кого слушает. А ты давай – включай своё обаяние. Только не переусердствуй, а то он в тебя влюбится и утащит на свой остров.

Я смеюсь.

– Тогда точно придётся платить за ужин мне.

Виктор смотрит на меня – уже не смеясь. Просто… с теплом. Как всегда перед тем, как отпустить.

Медленно направляюсь к Григорию. Делаю ещё шаг. Один. Второй. Он всё ближе – эта фарфорово-бледная спина, идеально выглаженный воротник, тонкая линия челюсти. Безупречен настолько, что хочется испачкать.

Соберись. Дыши. Не пялься, как студентка на учителя английского.

Я приближаюсь. Неспешно. Как будто случайно. Как будто просто заинтересовалась картиной – не мужчиной у неё. Да. Только картиной.

Она огромна. Центр зала и одновременно его граница. Словно портал, распахнутый в иную реальность, которую ты вроде бы не просил, но теперь уже не можешь отвернуть взгляд. И, да, она висит у самого входа. Встречает. Или провожает. Как знать.

На полотне изображена женщина в алом. Спина – прямая, шея – напряжённая. Волосы каскадом падают на плечи, будто только что тронуты ветром. Или страхом. Перед ней – выжженная земля, мёртвые деревья, мрак, разорванный вспышками – падающие огни или кометы. А за горизонтом – небо. Нет, звезда. Бесчеловечно близкая, светящаяся, как последняя мысль перед исчезновением.

– Интересно, – произношу я вполголоса, подходя ближе к полотну. – Вы специально разместили эту работу именно здесь?

Григорий поворачивается ко мне так, как поворачиваются к чему-то приятному, но необязательному. Вежливо. Как будто я не человек, а хороший бокал вина.

– Почему вы спрашиваете?

– Она… странная, – я чуть наклоняю голову. – Ужасающе красивая и красивая пугающе. Заставляет останавливаться, даже если не хочешь. Особенно если не хочешь.

Он делает паузу. Полуулыбка никуда не девается, но я вижу, как на долю секунды напрягся уголок его рта. Микродвижение. Что-то зацепило.

– Вы тонко чувствуете композицию, – говорит он наконец. – Эта картина действительно должна быть первой. Она как приглашение. Или, если угодно, как предупреждение.

– Мне больше нравится предупреждение, – усмехаюсь. – Простите, я Анна. Анна Волевская.

Подаю ему руку, и он почти незаметно касается моей ладони – легко, будто опасается смазать это мимолётное знакомство избыточной уверенностью.

– Григорий Островский. Рад знакомству.

Я слышу это «рад» и думаю, что Григорий, вероятно, не бывает по-настоящему рад ничему, кроме тишины после гостей – тому моменту, когда галерея наконец пустеет и он остаётся наедине с тенями и рамами. Но сейчас он смотрит на меня чуть внимательнее, чем требует формальный интерес: две-три долгие секунды – и я ощущаю, как по затылку разливается лёгкий холод. То ли от его взгляда, то ли от слишком близкой картины за спиной.