Инсоленс. Пустая из Кадора - страница 2

– Вы уже были у других работ? – спрашивает он, словно хочет вырвать меня из-под гипноза алого полотна. – Или решили начать с самой спорной?

– Какой смысл начинать с простого? К тому же, всё интересное обычно прячут на виду.

– Любопытно. Обычно зрители проходят мимо этой картины очень быстро. Она пугает.

– Это её работа, и у неё, кажется, отлично получается, – замечаю, позволив себе улыбнуться уже по-настоящему.

Он снова чуть склоняет голову, а потом делает шаг в сторону – жест приглашающий, но осторожный, как будто подводит меня ближе не только к полотну, но и к себе.

– Мне всегда нравились истории, которые прячутся за холстами, – говорю, не отводя взгляда от картины. – Иногда они рассказывают гораздо больше, чем сам холст.

– Знаете, вы в этом не одиноки. Люди приходят на выставки не только за визуальным. Им хочется разгадок или наоборот – тайн.

– Тайны здесь точно не в дефиците, – подхватываю, позволяя себе усмешку, – хотя некоторые из них слишком живые для обычной галереи. Мне, например, уже трижды за вечер шепнули, что на этой выставке недавно пропала женщина. Исчезла буквально на глазах у людей. Понятно, что слухи ползут быстро, но когда такой рассказ озвучивают разные люди – и охранник, и журналист, и даже одна старушка с бокалом вина, – начинаешь задумываться, не осталось ли что-то за холстом.

Я не спрашиваю в лоб, просто выворачиваю слух наружу – как бы между прочим, и всё же с прицельной внимательностью. Григорий цепко ловит мой взгляд, будто примеряет мой интерес к собственной правде.

– Вам, наверное, надоело, что на вашу экспозицию приходят не за искусством, а за привидениями? – добавляю, чуть мягче. – Но скажите честно: всё это просто городские легенды… или здесь действительно случилось нечто странное?

Григорий выдыхает чуть глубже, чем раньше, и на лице появляется ироничная тень, будто он не впервые слышит этот сценарий – и уже привык реагировать по шаблону.

– Да, Анна, – признаёт он, почти устало. – Слухи ходят, и что самое забавное, половина здешних знатоков уверены, что это именно я их и запустил. Мол, куда эффективнее любой рекламы, не так ли? Исчезнувшая женщина среди картин – сразу очереди у входа, а журналисты пишут не про искусство, а про мистику. Люди ведь любят загадки больше, чем живопись.

Он чуть пожимает плечами, и я впервые вижу: вся его бравада – скорее защита, чем игра.

– Но знаете… Когда дело доходит до полиции, вся романтика как-то испаряется.

– Полиция вас проверяла? – спрашиваю, стараясь, чтобы в голосе звучала лишь заинтересованность, ни намёка на подозрение.

– Проверяли, конечно. Допросы, камеры, все проходные, все запасные выходы, все записи с охраны. Я показал им всё, даже архивы прошлых выставок. На каждой плёнке видно: люди ходят, смотрят, разговаривают. Никаких чудес. Никаких исчезновений на видео. Только эта история, которая теперь тянется за мной шлейфом.

Он замолкает, и в тишине между нами появляется что-то личное – почти усталое сочувствие.

– Поверьте, – добавляет он уже тише, – если бы я мог отмотать это назад, я бы предпочёл, чтобы у меня украли хотя бы одну картину. Это, знаете ли, проще, чем жить под прицелом чужих фантазий.

– Так и всё-таки, есть официальная версия всего этого?

– Официальная версия? – повторяет он, задерживает паузу, будто медлит, выбирая, насколько быть честным с незнакомкой в ярком платье. – Официально – ничего не произошло. Так решили следователи: женщина могла уйти сама, могла запутаться в коридорах, могла выйти через другой зал. Кто-то из гостей видел, кто-то не заметил, а на камерах – только поток людей, сливающихся в одно размазанное пятно. Никто не зафиксировал ничего, что можно было бы назвать исчезновением.