Нештормовое предупреждение полуспящей реки, засасывающей серым сумеречным движением внутрь бытия.
Шлифуя течение собственной мысли, становишься рекой путевого тела.
Мелкий зелёный жучок, залетевший на теплоход, в недоумении упорно ползущий по палубному ограждению. Он – двойной путешественник.
Мережи речных отражений через сито путевых очей.
Ока тешит меня неспешностью и округлостью пространственных преображений. Река самоуглубляющегося пространства.
Подводная нежность мостов, тонущих в жёсткости речных онтологий.
Река – сердце телесного доверия пространству.
Проплывающая мимо тебя Елатьма – уточкой, крутосклонной, вечерней.
Город Касимов – царь и хан окского мира.
Дождь над рекой – как свободная демонстрация избыточности водного бытия.
Касимовская перекрученность, изгибистость, податливая прихотливая овражность. Даже типовые «регулярные» здания екатерининской эпохи так расположились, что прозоры вокруг них на Оку и окское пойменное заречье образуют ауру провинциальной пейзажной роскоши.
Речник – это человек, «ныряющий» в речное пространство и текущий внутри него. Текущее жизнью путевой воды тело речника.
Хитрыми меандрами Оки формуешься изменчивым, спонтанным телом себя – водой, вращающей автоакваграфию как мета-тело речного путешествия.
Геокорпография реки. Телесность воды есть проявление замкнутости и округлости любой возможной глубины.
Купы прибрежных деревьев, поддерживающие незаметно контуры неба.
Река движима моросью речи.
Касимов – органичное порождение Оки, её продолжение, дополнительное течение, город-приток. Он «выброшен» на речной берег как чудесный ландшафтный тритон, обаятельная пейзажная саламандра.
Движение к истокам – «всего лишь» речная метафора бытия.
Касимовская прибрежная панорама сильна натянутой нитью полувоздушного-полуводного пространства. Это крепкий тугой «лук» классического окского ландшафта, воздуховодный путь речного кругозора, взгляда и огляда.
Расчерчивание реки путевыми знаками текучего тела пространства. Пространство метит себя рекой, течёт рекой тела. География тела как речной путь бытия.
Ты схватываешь обнажённую супесь и лёгкую спесь окских берегов как невесомую птицу протяжённой речной страны.
Волнистая лень прибрежной дернины, возвращающая тебя в догеографический мир рельефного равновесия и безмолвия. Берег становится метагеографической речной рефлексией только после онтологического основания самой реки.
Ты течёшь, пристально наблюдаемый неподвижной рекой.
Снующие туда-сюда, справа и слева, многочисленные окские старицы, речные крылья, прибавляющие реке устойчивости, уверенности, зрелой солидности. Ока разворачивается старицами.
Пухлый, кривобокий, с отваливающейся штукатуркой псевдоантичный ампирчик торговых рядов в Касимове. Маркиз де Кюстин был неправ: «деревянная» античность глухой российской провинции есть лучшее наследие милосердного пространства беспримерной равнины.
Тина антики всё же затягивает, но и она же веселит, будоража непредвзятой кривизной русскоязычного ландшафтного ордера.
Две палаточки, обшарпанный джипик на берегу. Кто-то живёт Окой, просто окая и ухая рыбалкой, ухой, костерком.
Ты тяготеешь к линии благословенного пейзажа речных слов, словесноречных слияний, словотекущих речений.
Ока – ускользающая река-ящерица.
Берег съедается, срезается рекой, напирающей ширящимся, шебутным, ширяющим маятником гуляще-шарящего русла. Река – лишь плеоназм плещуще-грузных водяных телес.
