Дж. М. Да, я рассказываю свои безумные похождения после Книжного салона. На меня напала чокнутая поклонница, жутко секси, и увязалась за мной (в «Будда-бар», к «Ман-Рею», затем в «Кост» и в «Ред-лайт»). Идиотизм! Я теперь не помню, что́ было на самом деле, а что́ я придумал.
Ф. Б. Обычная профессиональная деформация. Писатели лучше помнят то, что пишут, чем то, что пережили.
Дж. М. В «Afterhours» смесь всего. Это Оливье Коэн уговорил меня написать. Для нас, неотесанных американцев, Париж олицетворяет романтику и утонченный вкус. Мне хотелось сломать этот шаблон и представить Париж таким же жалким, как Нью-Йорк!
Ф. Б. А вы согласны с моей характеристикой вашей новеллы? Это роман, из которого изъяли сто первых и сто последних страниц, а в середине оставили только каждую третью фразу.
Джей, с полным ртом, начинает давиться от смеха.
Дж. М. Отличная характеристика! Но труднее всего найти конец. В этом сборнике я насчитал по меньшей мере с десяток концовок!
Ф. Б. А что общего в этих десяти текстах, кроме их автора?
Дж. М. Это истории о бедолагах в состоянии кризиса и поисках себя. Вы знаете Франка О’Коннора?
Ф. Б. Впервые слышу.
Дж. М. Так вот, Франк О’Коннор сказал: «Роман – это всегда история кого-то, кто хочет вписаться в общество. Новелла – это история кого-то, кому не удается вписаться в общество».
Ф. Б. Неплохо сказано… Люблю смелые обобщения. Они помогают разобраться, что к чему, и порождают дискуссии. Я лично в ваших новеллах вижу влияние Карвера.[96]
Дж. М. Waow! I like you! Карвер был моим преподавателем по «creative writing» в Сиракузах. А Чивера[97] вы знаете? У нас в Штатах новеллу любят гораздо больше, чем во Франции. Многие писатели начинают с новелл. Это очень популярный жанр, есть специальные журналы, печатающие только новеллы, есть знаменитые новеллисты – например, Карвер или Уэлти.[98]
Ф. Б. Если это такой важный жанр, почему вы долго не писали новелл?
Дж. М. Не знаю почему, меня как-то больше тянет на романы. Бывает, задумаешь рассказ, а получается роман. Это то, что произошло с книжкой «Тридцать лет с гаком» (в американской версии «Brightness Falls»). При этом мне очень нравится писать короткие истории, это как «one night stand» (любовная интрижка на один вечер). Интрижки не так прекрасны, как счастливый брак, но без них жизнь была бы уныла.
Появляется метрдотель и приносит нам меню, что ввергает Джея в неописуемый восторг.
Дж. М. Лягушачьи лапки в чесночном соусе! Фуа-гра и улитки! Ну наконец-то я во Франции!
Ф. Б. Вас часто сравнивают с Фицджеральдом, и не только потому, что вы оба из среды ирландских католиков.
Дж. М. Еще и потому, что меня зовут Джеем, как Гэтсби!
Ф. Б. Некоторые считают, что Брет Истон Эллис – это новый Хемингуэй, а вы – новый Скотт Фицджеральд. Вы ведь знаете, что они встречались – здесь, в Париже…
Дж. М. Да, что во мне от Фицджеральда – это мой романтизм, моя сентиментальность… Я чувствителен к осмыслению потерь. Боль потерь – ключевая линия у Фицджеральда. Рождаясь, мы теряем уют материнской утробы. Вся последующая жизнь – история потерь, и в конце концов мы теряем жизнь. Эллис – мой хороший друг, но то, что он пишет, – это гораздо холоднее, рискованней, отчаянней, чем то, что пишу я. Он никогда не старается понравиться читателю. Надо быть стопроцентно уверенным в себе, чтобы писать такие крутые, буквально на грани, книги.
