Женя, кипя от возмущения, рассказывал:
– Я ему толкую: доплата всего пять тысяч баксов. Мог я собрать за пять лет? А Козёл своё: что у меня давно не было сделок и что он точно знает, что я начал курвиться. Я говорю: «Докажите, есть презумпция невиновности», а он улыбается гаденькой своей улыбочкой: «Я знаю, говорит, – все воруют. Русские такой народ. Нельзя держать ни одного эксперта больше трёх лет. Если б не воровали, уже бы давно построили коммунизм». Надо собирать монатки. Нужно было мотать на ус, пока он выгонял других. Только б закончить сделку. Если не заплатит, я в полной трубе.
В середине девяностых не было по соседству «Инвесткомом» ни торгового центра, ни множества небольших кафе, а потому обедали прямо на фирме. Деньги вычитали из зарплаты, за себя и за начальство – экспертов кормили обычно гороховым супом и макаронами, начальникам средней руки, сидевшим за отдельным столом, приносили сверх того салаты, овощи, фрукты и зелень, изредка ставили вино. Игорь эти колхозные обеды не любил, предпочитая бутерброды, кофе и шоколадки в универсаме. Он терпеть не мог алюминиевые ложки и вилки (у начальства они были из нержавейки), разговоры ни о чем за общим столом, он был чужой среди молодых ребят, казавшихся Игорю простоватыми и необразованными, но, главное, ему претило ощущение второсортности, демонстративная сегрегация. Сам Козлецкий в столовой никогда не обедал, ему готовили отдельно и отвозили в специальную комнату для избранных, – всё строго по ранжиру.
В тот день, выйдя от Козлецкого, Женя так распалился, что заговорил за столом о политике. Вообще о политике не говорили никогда, ни до того, ни после на памяти Игоря – это было такое же молчаливое табу, как рассказывать про свои сделки. Люди приходили в «Инвестком» делать деньги, другое, в том числе и политика, их интересовало мало. Завтра жизнь могла круто измениться, пока можно, нужно было запасаться валютой, рубли обесценивались слишком быстро. Но в тот день, Игорь это хорошо запомнил, Женя сказал:
– В девяносто первом я стоял в живом кольце вокруг Белого дома, рушил памятник Дзержинскому. Мы находились на Старой площади, когда опечатывали ЦК, а выиграли только Козлецкие. Если так будет продолжаться, пойду голосовать за Зюганова.
Игорь промолчал. Чуть больше пяти лет назад он был председателем оргкомитета московской организации Демпартии. Не хватило ровно одного голоса, чтобы стать избранным председателем: на оргконференции он получил пятьдесят два голоса из ста четырёх, став жертвой интриги со стороны Хаценкова[42] и других аппаратчиков. В последний момент Хаценков неожиданно и непонятно зачем в противовес Игорю предложил другую кандидатуру: бывшего политэконома-марксиста, депутата Мосгордумы. Эти бывшие всё больше захватывали места. Конференция раскололась – переругались и стали выяснять отношения до полуночи, но так ни к чему и не пришли. Конференцию перенесли на осень, а до осени много воды утекло… Игорь уехал в отпуск, а пока он отдыхал, по-тихому выбрали Ройтмана. С подачи все того же Хаценкова.
В девяностом Игорь действительно был демократом, идеалистом… или слепцом?… Верил, что Россия станет новой, чистой, счастливой… Верил в частную собственность. Верил, что капитализм очистит Россию… Он мыслил широко и не видел людей… Но после всего, что с ним произошло, после того, как его два раза похищали бандиты, энтузиазм у Игоря пропал. И веры стало много меньше. Он сохранил свои убеждения, но говорить о политике больше не хотелось. Да и с кем?
