К дому я подъезжал в ощущении счастья, и оно усилилось, когда Ира встретила меня, заглядывая своими изумленными глазами прямо в душу…
Вечер незаметно пролетел в разговорах, я изложил свои мысли о дальнейших отношениях, она приняла их с поправкой: «на всю жизнь», но я шутливо-категорично возразил:
– Нет, на три года.
– Как скажешь… – были ее последние слова перед безумствами ночи.
***
Началась сказка… Сократив свою рабочую неделю, я вместе с Ирой заново знакомился с городом, его дворцами и музеями, и несколько дней мы даже провели на военном корабле, участвующем в маневрах. Надо было видеть, какие завистливые взгляды провожали нас, уединявшихся в своей каюте.
На приеме в честь зарубежных гостей мы встретились с Бармиными. Елена Владимировна отнеслась к моей спутнице доброжелательно, но меня задел ее снисходительный взгляд, когда невдалеке от них пришлось представлять Ирину, как свою племянницу, плотоядно смотревшему на нее высокому чину. Она в своем зеленом платье была неотразима, восторгаясь обществом и упиваясь впечатлением, которое производила… А я, в восторге от нее, через два часа дома в полной мере наслаждался тем, чем другие только любовались.
Поначалу я сомневался, знакомить ли Ирину с Эллой… Когда я перевелся в ведомство Сергея, мы с ней стали чаще видеться, но ни с чьей стороны не было даже намека на интим – были просто взаимная симпатия и доверие. Вскоре она ушла от Сергея и жила в мансарде-мастерской с каким-то блаженным художником, безумно в нее влюбленным. Брошенный любовник, сочтя себя оскорбленным, в жажде мести подключил гражданское начальство, и мансарду у художника отобрали. Вот тогда Элла проявила себя… О том, что по материнской линии ее предками были крымские ханы, Сергей вспомнил, когда «ханша» начала действовать. А действовала она настолько решительно и жестко, что под ним «зашаталось кресло». Не хватало малого, и за этим малым Элла обратилась ко мне. Глядя в бездонные черные глаза, ощущая ее внутреннюю силу и боль за беззащитного гения, я дал нужный компромат… В итоге – художник получил мастерскую, много лучше прежней, а Сергей остался при должности, вынужденный навсегда забыть о них.
Предварительно договорившись, в субботу мы направились в гости к богемным «небожителям». Элла радушно приветила нас и пригласила в небольшой зал, заполненный картинами и скульптурами, в которых явно узнавалась хозяйка. После «экскурсии», когда мы расположились в гостиной у камина, из мастерской, куда вход посторонним был заказан, к нам вышел Гоша. Лохматый, с небольшой бородкой, испачканной красками, он показался мне классическим образцом творца не от мира сего. Шел общий разговор, художник даже не пытался вникать в суть, и, только когда смотрел на Эллу, взгляд его становился осмысленным и тревожно-счастливым. Вскоре он удалился, и я спросил ее:
– Почему он так смотрит на тебя?
– Гоша считает, – пояснила она, – что я послана ему небом, и страшно боится потерять меня…
Заметив влажный блеск ее глаз, я сменил тему и немного погодя отпросился на пару часов по делам. Дамы не возражали, оставшись беседовать с явной взаимной симпатией. Когда я вернулся, это были уже две подружки, и, провожая нас, Элла одобрительно улыбалась мне, что-то заботливо поправляя на Ирине.
В понедельник, телефонным звонком, ее забота облеклась в конкретное пожелание: «Неплохо бы тебе раскошелиться – Иру следует одеть поприличнее…», – и пообещала принять в этом участие. Я попросил уточнить сумму – сумма оказалась довольно внушительной. Предполагая, что Ира может не взять деньги, я уговорил Эллу распоряжаться ими и на следующий день передал пакет, а Ире наказал слушаться старшую подругу: «Та знает, что делает…».
