Нужно было переждать год. Потом папу обещали взять тренером в «Спартак», да только год этот был особенно долгим, возможно оттого, что мы сидели дома вечерами. Стояла осень – ветер несся во дворе и за домами, мы сидели перед телевизором, и иногда мне становилось так грустно, что хоть плачь, но я знал, что папу возьмут тренером. Просто нужно немного подождать, и в этом нет ничего страшного. Я подумал, что всё обойдется, когда папа ушел из школы.
Случилось это в субботу. Я зашел за ним, как обычно, и не застал его, а когда пришел домой, он стоял у окна, и я почувствовал, что что-то случилось, но спросить не решился. Он стоял у окна очень долго, потом повернулся и сказал:
– Я больше не работаю там, Юра.
Вечером к нам пришел дядя Витя Даманов. Они говорили с папой в кухне, и я подумал, что так будет весь вечер, но тут дядя Витя вошел в комнату и сказал:
– Пошли в кино, заяц!
– Дядь Витя, – сказал я, когда мы вышли на улицу, – почему папа ушел из школы?
– У него нет высшего образования, – ответил дядя Витя и замолчал. Потом сказал: – Нужно было окончить институт физкультуры. Многие окончили, а он – нет.
– А почему папа не окончил?
– Не знаю, – сказал дядя Витя. – Он думал, звания достаточно. Он рассчитывал тренировать, быть тренером общества или сборной.
– Так отчего же он не стал тренером?
– Раньше для этого не нужно было высшего образования. Можно было и не оканчивать институт. Тогда на это не особенно обращали внимание. Ну нет и нет. И потом, с него ведь сняли мастера. Останься он мастером, всё пошло бы по-другому.
– Так что же, – спросил я, – папу вообще никуда возьмут?
– Только вторым тренером, – сказал дядя Витя. – Но каждый старший тренер хочет найти второго такого, чтобы не выжил его самого.
– Отец никого не хочет выжить.
– Да. Но он был большим боксером, понимаешь? Представь: он станет вторым тренером и начнет тренировать так, как сам понимает дело. Возможно, гораздо лучше, чем старший тренер, который его возьмет. Это мало кому понравится.
– Поэтому мы и ждем?
– Конечно, – сказал дядя Витя. – Почему же еще?
Мы шли в кино, и я думал, что лучше бы папа окончил этот институт на всякий случай. Я думал, что, наверное, можно работать и не кончая института – где-нибудь на заводе или фабрике, только папа там работать не станет, и это верно – для чего ему работать на заводе, раз он боксер. Каждый может работать на заводе, подумал я. Быть боксером – совсем другое дело.
А назавтра мы пошли на скачки.
Мы всегда ходили на скачки, а когда папа ездил на бои в другие города и брал меня с собой, мы и там бывали на ипподроме, но даже в Москве мне не нравилось так, как у нас, потому что здесь все знали папу, мне уступали место у барьера, а они шли всей компанией делать ставки, и начинался заезд, лошади строились на той стороне круга, и все волновались, а потом наверху били в колокол, и впереди лошадей шла белая машина с металлическими трубками, похожими на крылышки, и, когда они складывались, машина набирала скорость и выезжала за трек, а лошади вытягивались разноцветной вереницей и проносились мимо нас так, что дух захватывало, и вот уже идут по дальней стороне круга, и кажется, что это очень медленно, но вот они возникают из-за поворота, и, если наша лошадь впереди, прямо весь переворачиваешься, и вот снова – у-хх! – проносятся мимо нас, и, когда они минуют финишный столб, снова звучит колокол, и объявляют победителя, и чувствуешь себя так здорово, не потому, что выиграли, а оттого, что стоишь у нагретого солнцем деревянного барьера, а мимо идут лошади, все в мыле, идут легко, будто не по земле, и хорошо оттого, что знаешь: они побегут снова.
