О, боже, что же с ним происходит?
Он почувствовал, еще миг, и потеряет волю над собой, плюнет на все и соберется в дорогу, оставит навсегда этот пустой дом, этот чуждый для сердца город.
И тут перед его глазами предстала картина: просторный, освещенный ярким светом зал. Стройные ряды спортсменов. Человек в белоснежном кимоно, инструктор по карате, показывает им способы дыхания, восстанавливающие силы и снимающие усталость.
«Ногарэ!», «Ибуки!» – громко командует он по-японски. Каратисты, вдохнув все разом, плавными движениями тела и рук выгоняют воздух из легких, дыша то тихо, расслабленно, то мощно и напористо, сопровождая выдох глухими гортанными звуками.
Он страсть как любил выполнять эти нехитрые на первый взгляд, но очень мудрые упражнения. После них во всем теле появлялась какая-то удивительная легкость, обретались душевный покой и равновесие.
И сейчас, словно вернувшись опять в тот светлый, проникнутый восточным духом зал, он вдруг вскочил на ноги, принял боевую стойку и, разрезав воздух серией ударов и блоков, принялся проделывать те самые «ногарэ» и «ибуки», которые в свое время десятки раз показывал и заставлял их проделывать инструктор. Затем он выпрямился, как пружина, точным и рассчитанным движением упал вперед на пол на кулаки и начал с какой-то жадностью и остервенением отжиматься.
– Ит, ни, сан… – считал он вслух по-японски, командуя себе и строго подчиняясь своей команде.
Пот лил с него градом, костяшки на руках хрустели, как сухари, а он все отжимался и отжимался, с каждым разом ускоряя темп, пока, наконец, не лишился сил и не упал ничком на пол.
Пролежав несколько минут в полной неподвижности, он поднялся, выпрямился, закрыл глаза и приказал себе строгим и внушительным тоном:
– Ну, все! Собрался с духом! Сейчас под холодный душ, а потом прямиком в театр! И никаких гвоздей!
И сознание его враз подчинилось этому приказу.
После палящего солнца, шумных переполненных улиц театр показался ему просто раем.
Было здесь тихо и безлюдно. Мраморные колонны и стены словно источали прохладу, окружающую тело приятной негой.
Обойдя фойе, Шамсиев обнаружил дверь в углу зала и, открыв ее, очутился в узком длинном коридоре. Здесь, судя по всему, и располагались служебные кабинеты, в одном из которых его ожидал замдиректора Шейнин. Перед уходом Шамсиев позвонил ему, договорился о встрече и просил пригласить Хоменкову.
Найдя кабинет Шейнина, он постучался и вошел.
Шейнин задумчиво стоял у окна спиной к нему, но уже в следующее мгновение он повернулся и, расплывшись в улыбке, шагнул ему навстречу, дружественно протягивая руки.
– Булат Галимович! Рад, безмерно рад вас видеть! Проходите, ради бога, устраивайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома!
Белоснежная с широкими рукавами рубашка, опоясанные узеньким ремешком светлые брюки и легкие летние туфли на мягких микропористых подошвах придавали и без того спортивной, поджарой фигуре замдиректора гибкость и подвижность.
– Вы уж извините, ради бога, неловко получилось как-то в тот вечер… – заулыбался он искренней виноватой улыбкой, заботливо усаживая Шамсиева за стол. – Стало внезапно плохо Илье Ефимовичу, нашему бывшему главному режиссеру. Да вы, наверное, и сами видели… Пришлось вызывать «скорую», ну и всякие прочие хлопоты… А ведь, знаете, у меня все было подготовлено для хорошей мужской компании. Думал, приглашу вас после спектакля, посидим, выпьем шампанского…
