Взяв стул, Шейнин расположился напротив следователя.
– Ничего, бывает, – успокоил Шамсиев собеседника. – Главное, спектакль был хорош, и актеры превосходно играли… А как чувствует себя ваш главный режиссер? Вы бывали у него?
– Ох, не знаю… – скорбно произнес замдиректора. – Бедный Илья Ефимович! Боюсь, что дни его сочтены. Он почти ничего не ест, большее время проводит в постели.
Слова замдиректора больно ударили Шамсиева. Он боялся этих слов, боялся их открытого смысла – ведь в любую минуту могла оборваться хрупкая цепочка в его деле, а вместе с этим угаснуть последняя надежда. Но видя, как внимательно следит за каждым его движением Шейнин, он не стал выдавать своего внутреннего беспокойства и, лишь сочувственно покачав головой, спросил опять:
– Наверное, с ним рядом есть кто-то?
– Нет, к сожалению, никого, – вздохнул Шейнин.
Шамсиев непонимающе взглянул на него.
– Видите ли… – сложив на груди загорелые волосатые руки, угрюмо заговорил Шейнин. – Как и все талантливые люди, Илья Ефимович по своему характеру сложен, своеобразен. Мы, как могли, о нем заботились, думали даже организовать круглосуточное дежурство у него на дому, чтобы помочь при надобности, но он и слышать об этом не хотел. Зачем, говорит, эти хлопоты, если в квартире есть телефон и можно в любое время вызвать врача. Словом, он не захотел, а делать что-то против его воли бессмысленно…
– Но ведь у него, наверное, есть родственники?
Настойчивость следователя, казалось, чуть насторожила Шейнина. Но он лишь беспомощно пожал плечами.
– О его родственниках нам ничего не известно. Была у него, говорят, жена, но она погибла. Детей у него тоже, кажется, нет. А друзья… Я уже говорил, Илья Ефимович почему-то отказывается от их помощи.
– Не сочтите меня назойливым… – Шамсиев посмотрел Шейнину прямо в глаза. – Мы – мужчины, и нам незачем говорить намеками. Но разве не было у Борина женщин… ну, таких, с которыми он поддерживал бы близкие отношения и которые могли бы сейчас разделить его одиночество, позаботиться о нем?
– Вы затрагиваете пикантную тему, Булат Галимович, – грустно улыбнулся Шейнин, выдержав его взгляд. – Но тема эта, сами понимаете, требует осторожного подхода. Еще Геродот когда-то сказал: «Я обязан передавать то, что говорят, но не обязан всему верить».
– Вы хотите сказать, что не бывали никогда в гостях у Борина и не вели с ним откровенных разговоров?
– Почему же, бывал, и бывал довольно часто. Но, согласитесь, интимные связи редко кто афиширует, а полагаться на свои личные наблюдения…
Шейнин лишь развел руками.
«Знает, все знает бестия, но не хочет ничего говорить, – поймал себя на мысли Шамсиев. – Видно, боится, как бы не навредить чем-нибудь своему старому другу».
И все же он решил действовать до конца.
– А Хоменкова… Что вы о ней скажете?
Шейнин чуть беспокойно заерзал на стуле.
– Я знал, что вы спросите о ней… Конечно, Вахрамеев вам проболтался. Вот я надеру ему уши, – с неуверенной улыбкой пошутил он, и тут же лицо его вновь приняло серьезное выражение. – Да, Натали, пожалуй, единственная женщина, о которой можно говорить как о наиболее близком друге Ильи Ефимовича. Бывшем друге… – поправился он.
Помолчав несколько секунд, Шейнин провел рукой по лицу, будто проверял щетину, и чуть сдержанно, натянуто продолжал:
– Натали продержалась возле него три года, и это был своего рода подвиг. После развода с мужем она меняла своих ухажеров, как перчатки. Видно, Илья Ефимович сумел чем-то завлечь ее, хотя финал все тот же – она оставила и его. Впрочем… – Он замялся, состроил кисловатую мину. – Извините, у меня не совсем гладкие отношения с этой женщиной, и я не хотел бы много говорить о ней. Она должна прибыть сюда с минуты на минуту, уж пусть лучше сама расскажет о своих отношениях с Ильей Ефимовичем.
