Удивительны гениальные прозрения Достоевского! Не удалось ли ему предвидеть явление Кропоткина? Разве не о князе-анархисте вещал в «Бесах» низменный революционер-террорист Пётр Верховенский:
«Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Ещё есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдёт вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идёт в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…»
По мысли Верховенского, через террор, бунты, поджоги, разрушения установится смутное время в России. Тогда и потребуется новый вождь – Иван-царевич, в образе которого предстанет князь Ставрогин.
Не суждено ли князю Петру Кропоткину стать таким Иваном-царевичем… Нет, Петром Четвёртым… Кто, как не он, в наибольшей степени уместен в этой роли? Вот когда сбудется пророчество Достоевского!
…После того разговора с отцом Сергей внимательно просмотрел французское издание мемуаров Кропоткина, обращая внимание на сделанные отцом скептические пометки на полях, вопросительные и восклицательные знаки.
Новое прочтение – глазами отца, с позиций его точки зрения – раскрыло по-новому содержание. Задумав психологический роман, Сергей понял, что ему недостаёт внутренних конфликтов главного героя. Рыцарь без страха и упрёка? Они бывают только в эпических сочинениях, не говоря уже о Дон Кихоте Сервантеса.
5
На этот раз Полина пришла вовремя, но, к огорчению Сергея, не одна. С ней был статный молодой человек с тёмными, загнутыми вверх усиками, придававшими ему лихой вид.
– Мой кузен Александр, – представила его Сергею Полина, смущаясь.
Ладонь Александра была тонкая, холодная, твёрдая; взгляд с прищуром, улыбка ироничная.
На сцене скрипка и фортепиано выплакивали цыганскую тоску.
– Я уже немало наслышан о вас, – сказал Александр. – И какую же неправду о России ждут от вас французы? Как вам удаётся ориентироваться в нашем хаосе?
– Признаться, не такой я ожидал увидеть революцию.
– Всё ещё впереди. Мне так кажется.
– А у меня на душе тревожно, – сказала Полина. – До сих пор я жила с какими-то радостными надеждами. Помните, как в детстве перед Рождеством, или Пасхой, или днем ангела, или вообще просто так. Веришь – настанет новый день, будет солнце, придут гости, праздник, сюрпризы… А теперь… Я впервые не вижу впереди ничего хорошего… Я опасаюсь будущего.
– Офелия, иди в монастырь, – подчёркнуто театрально произнёс кузен.
– Что-то случилось? – спросил Сергей.
– Да так… – ответил Александр. – Не для печати. Сугубо семейные обстоятельства.
– Мне очень жаль, Сергей Арсеньевич, но мне… нам с мамой вскоре придётся уехать.
– Возвращаетесь в Финляндию?
– О-о, если бы… На юг России.
– Сообщения оттуда тревожны.
– Это и ужасно… Папа усовершенствовал наше имение по самой последней западной моде. Выписал сельскохозяйственные машины, поставил артезианские насосы. Хозяйство давало хороший доход… И вот мы узнали, что бандиты разграбили всё. Папа был ранен… Его лечили в Екатеринославле. Теперь о нём ничего не известно.
