Прочитав последнюю строчку, Аня почувствовала, как у неё перехватило дыхание, а сердце учащённо забилось. Что, если Роберт всё-таки обрёл бессмертие? Нет, всё это казалось какой-то выдумкой. Не то чтобы она не верила в подобное. После того, что она испытала, ничего нельзя исключать. Но если хотя бы просто допустить подобное… Возможно, в фотографии была заключена душа Роберта. А глаза – зеркало души. Это объясняет дырки на их месте. Может быть, поэтому так важно закончить портрет? Что, если Богдан ошибается и это вовсе не проклятие? И ничего не закончится, даже если они нарисуют.
Аня вспомнила рубцы на теле Богдана и поёжилась. Закрыла книгу и подошла к мольберту. С холста на неё слепо смотрело лицо. Осязаемое, но ещё далёкое от завершённости. Ни глаз, ни души.
«Кто же ты такой, Роберт?»
* * *
На следующее утро Аня проснулась поздно. Прошлым вечером ей так и не удалось спокойно уснуть. Она много думала о Роберте, но ещё больше – о Богдане. Аня злилась на него, но не так, как на саму себя. Если б только она отказалась! Не так уж и нужны ей были эти деньги. Но почему-то в тот момент ей так не казалось. Как же быстро меняются приоритеты, стоит человеку ошибиться. Одно тянется за другим, и здравствуйте, ночные кошмары, предвестники плохих мыслей и испорченного настроения. Такое могло произойти в кино, но не в жизни. Не с ней. Но это случилось, и сейчас она ощущала себя зверем, которого гнали к обрыву.
В квартире было тихо: тётка ещё вчера напомнила ей, что с утра и до самого вечера её не будет дома. Аня поднялась с постели, оглядела комнату. Всё было на своих местах. У стены стоял мольберт, на столе лежали оставленные с вечера книги. Богдан не позвонил, хоть и обещал. Значит, ничего не нашёл. Аня хотела написать ему сама, но не знала, что сказать.
Аппетита по-прежнему не было. Аня боялась даже смотреть в зеркало: страшилась увидеть вместо себя безликую тень. Что с ней стало за каких-то несколько дней? Она себя не узнавала. И ведь дело было даже не в портрете. Холст манил, как тихая гавань, ждал её рук. Аня подошла к мольберту. Запястье больше не болело, и на мгновение – но этого было достаточно – ей показалось, что она способна закончить портрет. Избавить себя… их от проклятия. Уголь в её руках коснулся поверхности бумаги, и, не почувствовав никаких неприятных ощущений, она стала штриховать, не замечая, как мягкие чёрные крошки осыпаются на пол.
Вдруг раздался резкий стук. Аня вздрогнула от страха и выронила уголь. Стук повторился. Осторожно повернувшись на звук, напрягшись всем телом, она увидела ветку, которая стучала о её окно под порывами сильного ветра. Словно напрашивалась в гости, как назойливая соседка. Не успела Аня успокоиться, как за спиной зашуршали страницы. Волоски на руках и затылке встали дыбом.
Она обернулась, и увиденное парализовало её. Аня так и застыла, смотря, как страницы в книге, которую она закрыла вечером, сейчас перелистывала чья-то невидимая рука.
В какой-то момент всё прекратилось, стихло. Ветка не стучала, страницы не шуршали. И только сердце колотилось отбойным молотком.
Аня не заметила, как ноги понесли её к столу. Как пальцы прикоснулись к страницам, а глаза стали следить за текстом:
Однажды, в пору золотой осени, алхимик попросил слугу разослать весть о том, что он ищет живописца, который сможет запечатлеть его истинный образ на холсте, и обещает этому счастливцу столько золота, сколько он сможет унести. Весть очень быстро разлетелась, и к его замку поспешили самые лучшие творцы того времени. Никто не мог отказаться от такого щедрого предложения. Вот только стоило им начать писать, как становилось ясно: ничего не выйдет. Кто хоть самую малость продвинулся в написании портрета Роберта – сходил с ума. Десятки известных художников покончили с собой прямо перед полотном, ещё несколько – выкололи себе глаза, чтобы больше никогда не видеть лица Роберта.
