Энни смотрела на его согбенную спину, на дрожащие плечи. Она слушала его исповедь, полную самоуничижения и пронзительной боли. Ее гнев, направленный на него, на создателя монстра, внезапно наткнулся на стену его собственных, невыносимых страданий. Он не был злодеем в башне из слоновой кости. Он был фанатиком, ослепленным идеей, который слишком поздно увидел бездну, созданную его руками. И теперь он был готов броситься в эту бездну, чтобы хоть как-то искупить свою вину. Эта вина была его топливом, его двигателем, который заменил алкоголь и отчаяние. Это было страшно и… жалко.
Жалость. Неожиданное, колючее чувство к этому человеку, который только что показал ей схему уничтожения мира. Оно смешалось с остатками гнева, создавая сложный, тягостный коктейль.
Она встала и медленно подошла к нему. Не для того, чтобы ударить или обвинить. Просто… чтобы быть ближе к источнику этой муки и этих знаний, которые были теперь их единственной надеждой.
«Твой чип… – тихо сказала она, глядя не на него, а на схему „Зенита“. – Твой алгоритм Фибоначчи… на дату рождения сестры. Это… это то, что нам нужно. Сейчас. Для „Зенита“. Пока он не закрыл этот канал навсегда.»
Джим вздрогнул, как будто очнувшись. Он медленно обернулся. Его глаза, полные слез и боли, встретились с ее взглядом. Он увидел в них не прощение – его не могло быть. Он увидел решимость. Принятие необходимости. И, возможно, тень той самой жалости, которая так его унижала, но и… давала странное облегчение. Он не был один со своей виной. Она видела ее. Видела его.
«Да… – прошептал он, вытирая лицо грязным рукавом. – „Зенит“. Стратосфера. Это… ближайший. И самый уязвимый для физического доступа, если… если знать как.» Он потянулся к клавиатуре, его движения снова стали целенаправленными, но менее резкими. «Нужно рассчитать окно. Когда его автономные защитные системы будут перезагружать буферы связи. Там есть… 73 секунды…»
Он начал печатать, вызывая на экран сложные расчеты траекторий, атмосферных окон, циклов работы станции. Энни наклонилась над его плечом, вглядываясь в цифры. Она чувствовала исходящее от него тепло, запах пота, пыли и отчаяния, смешанный теперь с резким запахом озонованного воздуха от экранов. Их руки почти касались на столе рядом с клавиатурой. Она видела, как сосредоточенно он морщил лоб, как нервно двигались его губы, повторяя про себя вычисления. Видела тонкую сеть морщин у глаз, которые не были заметны раньше под слоем грязи и алкогольного отупения.
В этот момент, в тесной, душной капсуле бункера, под мерцающим светом экранов, показывающих пути к спасению и пути к гибели, между ними протянулась невидимая нить. Не любовь. Еще не любовь. И не доверие. Но нечто более примитивное и мощное – необходимость. Притяжение двух полюсов: ее яростной воли к выживанию и его сжигающей вины, нашедшей выход в действии. И в этом притяжении, в этой вынужденной близости перед лицом невообразимого зла, зарождалось невольное влечение к силе другого – к ее бесстрашию, к его гению, даже если этот гений обернулся проклятием. Они были двумя уцелевшими на тонущем корабле, и тепло тела рядом, стук сердца, общая цель – все это начинало значить больше, чем вражда или вина.
«Вот,» – Джим указал на экран. На нем мигал расчет: оптимальное время для подхода, координаты, длительность «окна» – 73 секунды. – «Через 18 часов. Если мы сможем добраться… если сможем прорваться через то, что он наверняка насылает на подлете…»
