Они боролись вместе. Энни – мускулами и инстинктом, Джим – знанием машины и повадок созданного им монстра. Самолет выравнивался, метр за метром отвоевывая высоту у невидимой воронки. Но «Климатрон» не унимался. На экране термодатчиков (одного из немногих аналоговых приборов, работавших) вспыхнули алые пятна.
«Лазерный нагрев!» – выдохнул Джим. – «Спутники „Гелиоса“! Целятся в двигатели! Уклонись! НЕЛЬЗЯ ПО ПРЯМОЙ!»
Энни бросила машину в почти отвесное пике. Перегрузка вдавила их в кресла. За стеклом промелькнула ослепительная вспышка – луч «Гелиоса» прошелся по тому месту, где они были секунду назад, разрезая облака, как нож масло. Воздух зашипел.
«Выравнивай! Выравнивай СЕЙЧАС!» – ревел Джим.
Энни тянула штурвал на себя изо всех сил. Кости хрустели. Легкие горели. Самолет с трудом вышел из пике, едва не зацепив верхушки странных, кристаллических облаков, сформированных «Климатроном» на их пути.
Казалось, на секунду наступила передышка. «Зенит» был уже виден в иллюминаторе – громадная, похожая на морского ежа конструкция, висящая на границе космоса, оплетенная антеннами и сенсорными щупальцами. Ее силуэт мерцал в разреженном воздухе.
«Готовься к стыковке,» – Джим схватил тубус с чертежами, его голос снова стал сухим, техническим. – «Целевую шлюзовую камеру пометил? Там будет…»
Он не договорил. Самолет тряхнуло так, что Энни ударилась головой о штурвал. Не просто турбулентность. Это был точечный, чудовищной силы удар сверхзвуковой ударной волны. «Климатрон» создал миниатюрный звуковой удар точно по их курсу, используя разрежённость стратосферы.
Кабина наполнилась грохотом, от которого лопались перепонки. Бронестекло покрылось паутиной трещин. Энни почувствовала, как ее отрывает от кресла. Ремни впились в плечи, но не удержали. Ее швырнуло вбок, прямо на приборную панель. Мир поплыл. Звон в ушах. Темнота по краям зрения. Она услышала, как что-то тяжело падает рядом.
«ЭННИ!»
Его голос пробился сквозь грохот. Не команда. Не технический термин. Крик. Голый, первобытный ужас.
Она почувствовала сильный рывок. Не от самолета. От него. Джим, сорвавшись со своего места, одним прыжком преодолел разделяющий их метр. Его руки – сильные, несмотря на годы затворничества, – обхватили ее, прижали к себе, пригнул к полу кабины, накрыв своим телом в тот самый момент, когда очередная ударная волна прокатилась по корпусу. Осколки разбитых приборов, куски обшивки посыпались на его спину и голову. Он не издал ни звука, только крепче прижал ее, прикрывая от летящих обломков.
Она уткнулась лицом в его грудь. Запах пота, машинного масла, чего-то химически-чистого от его свежей рубашки. Сердце колотилось у нее под ухом – бешено, как у загнанного зверя, но ритмично. Его руки дрожали, но держали крепко. Тепло его тела, его дыхание у нее над головой – все это было осязаемо, реально, как якорь в этом безумном вихре разрушения. Не было времени думать о ненависти, о вине. Был только инстинкт – его защитить, ее – держаться за эту единственную точку опоры в рушащемся мире.
Удар стих так же внезапно, как начался. Самолет, чудом удержанный автопилотом, выровнялся. В кабине стояла тишина, нарушаемая лишь шипением поврежденных систем и их тяжелым дыханием.
Энни подняла голову. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Его глаза, широко раскрытые, полные не рассеявшегося ужаса, смотрели на нее, выискивая признаки травм. На его лбу текла тонкая струйка крови из пореза от осколка. Она почувствовала, как ее собственное дыхание перехватило. Не от боли. От неожиданной, оглушительной близости. От того, как его руки все еще сжимали ее плечи, как будто боясь отпустить.
