Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию и обратно: путь длиной в пятьдесят лет - страница 39

– Сейчас. Доем и открою.

Талант – как деньги, говорил Шолом Алейхем, – или он есть или его нет. Неправда. Вот, если деньги есть, но их мало, то как? Так и с талантом. Мне иногда казалось, я все могу. А чаще, какой же я дурак. Дурачок, городской сумасшедший. Чего к людям пристаешь? А потом говорил себе, ничего, я же учусь. И радуйся, что есть у кого.

Первый урок, кстати, преподала Наташа. Увидела, как я окинул привычным взглядом красивую девчонку за прилавком, и тут же – раз! – и, как кошка, ногтями по щеке: не засматривайся! Я покраснел, смолчал виновато, а кровавые полосы остались, напоминая, чья я теперь собственность. Нет, Наташа. Я люблю тебя. Но мне нравятся женщины…

ТНХ интересовался моими первыми статьями во вгиковские сборники. Полистал как-то, вернул:

– Не пиши умно, пиши просто. Если не дурак, получится.

С тестем

Я помалкивал, а про себя думал, что он понимает в социологии? Оказалось, социология тут ни при чем. Он знал что-то большее и подсказывал ненавязчиво. Деликатный человек.

Хотя украинское словечко приймак, оно и в России приймак. Царапины на самолюбии возникают неожиданно. Наташа уже отдавила мне ногу под столом: оставь свои одесские шуточки! Прощай, одесское острословие. Дневник я тоже забросил. Что слово мое? Это сестра моя училась в одесской консерватории, а я в спортзал ходил, кольца, брусья, турник… Понять, почему неправильные аккорды Прокофьева – это гениальное новаторство, или как Шостакович выразил время, еще можно. Но представить, что с одного прослушивания можно повторить наизусть целую симфонию? А вот этот тщедушный мальчик, Павлик Коган может. Потому что он из такой семьи или это поцелуй Бога? Меня, видно, никто не целовал…

Сосед наш Володя, глядя на мою, еще не старую, но стоптанную обувь как-то сказал:

– Знаешь что надо, чтобы туфли были всегда как новые?

– Ну, и что же? – спросил я, задетый замечанием.

– Надо иметь несколько пар – для города, для дачи, для работы, для выхода, для лета, для осени, для зимы. И носить соответственно. Вот как у меня. – И он показал полку с обувью… Важный совет.

Полутемный коридор с нанизанными на него комнатами: справа кухня, спальня, детская. Слева гостиная с длинным столом и кабинет, едва вмещающий диван, стол, шкаф и рояль. Коридор тесен, он завален до потолка книгами, нотами, журналами. Еда простая: сосиски, яйцо всмятку, чай с лимоном. Обед из спецстоловой в алюминиевых судках: суп протертый, котлеты, тефтели с гречкой, компот. ТНХ пуще всех деликатесов любил чайную колбасу.

И было мне поручение – ездить с шофером в Дом на набережной за едой. Специальной книжечкой с талонами снабжали членов ЦК и депутатов Верховного Совета. Причем, разные они были. Наша – самого нижнего уровня. Подороже, и по ней не все продукты шли. Но и того, что можно, достаточно: и красная – черная икра, и балык, и ветчина, и карбонат, и чайная колбаса с чесноком, и угорь… Но мы брали обычный обед – суп протертый, котлеты, компот. Зато полные судки на один талон. Для гостей.

В квартире на Миусах. Что-то маловато сегодня за столом. Обычно народу больше. А моя правая в гипсе, сломал палец на тренировке.

За большим всегда раздвинутым столом гости. Хозяева не едят в одиночестве. Сидят за полночь, шутят шумно, но без алкоголя. То и дело звонит телефон. Он у Тихона под рукой. Вон, виден на фото. ТНХ обожал еврейские, армянские анекдоты, хохотал звонко, от души. В отличие от Шостаковича, который, помню, ни разу даже не улыбнулся на спектакле Аркадия Райкина для членов Комитета по Сталинским премиям. Райкин по этому поводу страшно переживал, вдруг премию не дадут. А я смотрел тогда и думал: вот гений музыки, тончайших чувств властитель, а человек неуживчивый, колючий… Или просто другой?