Читать онлайн ИГОРЬ ЧЕРНЯКОВ - Исповедь свидетеля. Записки советника в отставке

Вообще-то, записки о прожитом я собирался составить скромно, по-

семейному, для сыновей, внуков, остальной родни из Черняковых и близких

друзей. Это потом уже, по ходу описания крутых виражах моего бытия,

пришла мысль, что без политики повествование мое потеряет важную

смысловую часть.

Показалось правильным попытаться записать воспоминания еще и о моем хождении в политику, и мои давешние тяжелые раздумьях о переменах, которые настигли Россию и всех нас в те окаянные девяностые годы прошлого века.

Начну, пожалуй, с грустных рассуждений о предках. Однобоко как-то, неправильно складывается в этом плане жизнь у большинства людей, из числа которых я вышел. У простолюдинов.

В том смысле, что «благородные» из поколения в поколение накапливали и сохраняли в семьях духовную потребность помнить и вспоминать предков, чтить память о них, учить детей этому уважению, веруя в то, что и о себе каждый обязан оставить какие-то жизненные вехи, по которым и его помянут после ухода в мир иной.

А простолюдину всё не до того, как-то. Жизнь проходит в суете каждодневных трудов и забот ради выживания. Может оттого и не достает времени, чтобы остановиться однажды от налетевших воспоминаний, задуматься о пережитом за день, вспомнить что-то из прошедших дней, да и из далекого прошлого попытаться вызвать что-то, что душа попросит, замерев однажды от бесконечности и непостижимой глубины звездного неба.

И не потому бездуховна зачастую его жизнь, что он, простолюдин, тупой и ленивый. Причина нашего беспамятства, мне кажется, скорее в вечно переживаемых народных бедствиях. Что в прошлом, двадцатом веке, что за последнее тысячелетие. Многолетние и жестокие войны, революции, годы унижений в нищенской бедности революционных, послевоенных и пост реформенных лет, гнетущего бесправия времен, когда в очередной раз власть имущие меняли систему правления в стране.

В старину несколько иначе было. Народ православный научен был почитать закон Божий и память о предках. Но потом, после революции 1917-го года, большевики долго и настойчиво выбивали из его памяти и предков, и историю прошлого. Заставляли жить «с чистого листа», начиная от «Великого Октября»: «мы наш, мы новый мир построим» … Разрушали старое, строили новое. Особенно усердствовал в этом деле «спецназ» атеистов – известный «Союз воинствующих безбожников» во главе с Емельяном Ярославским. Рушили храмы, всячески старались вытравить из русского мужика веру в Бога, а вместе с ней и память о предках, об их обычаях и нравах.

Почитай четыре поколения россиян строили новое общество без Бога, без памяти о прошлом, без почитания предков и их духовных традиций. Семьдесят лет после октября семнадцатого года, после страшных жертв в гражданской войне в народе копилось и становилось наследственным боязливое равнодушие к переменам сегодняшним и грядущим, к недавнему и далекому прошлому.

Не все, конечно, такими стали. Но большинство, по меньшей мере три поколения простолюдинов, вроде моих родственников и близких. Среди них никого сегодня не осталось, кто помнил бы предков дальше деда.

Корни мои – из абсолютно селянского рода Черняковых (Чарняки’, зовут нас по-белорусски). Лет 200 жили они в небольшой деревеньке Трасное, среди белорусских болот между Оршей и Могилевом. Само название – от слова трясина. Вокруг деревни – заболоченные леса. Что это такое, запомнил я однажды на всю жизнь. Случилось заблудиться осенними сумерками в том лесу. На болоте. Долго, прыгая с кочки на кочку, а где и ползком, чудом выбрался на сухое. А ведь мог и утопнуть, и никто не нашел бы. Мне тогда надо было успеть до ночи пробежать где-то километров двенадцать от дороги Могилев – Орша до Трасного. К дядьке Федору, за самогонкой, которую он наварил к моим проводам в армию. Было это в ноябре 1963 года.

Среди предков моих двое, по меньшей мере, выделяются как люди деловые и чрезвычайно решительные. В смысле волевые, умные – знавшие какую дорогу они выбрали по жизни, трудами своими умевшие зарабатывать много больше других, потому что привычно им было работать больше других. На чужое не зарились, своего без нужды не отдавали. Жили честно перед людьми и кротко перед Богом.

Первый – это прадед, Василь Чарняк. Он был единственным в округе крепостным, кто еще в середине 19-го века, после освобождения крепостных крестьян выкупил у помещика большой земельный надел. Поставил потом крепкое хозяйство и оставил сыну Харитону уже больше 20 гектар земли, мельницу, скот…

Второй – дед, Харитон Васильевич, тоже знал, что делал. Солидным хозяином на своей земле стал. Семья уже вполне обеспечено жила. Сделал дед аж 12 детей. Не все выжили, но опора солидная была – пятеро сыновей и три дочки.

Когда деда, как кулака, сослали вместе с семьей в Сибирь, он пару лет пожил там, а потом сбежал назад, домой. К своей земле. Добрался до Трасного, стал жить в своем доме. В лесу не прятался, никуда не бежал. Спокойно встретил гэбэшников, которые вскоре, по доносу кого-то из соседей, пришли за ним. Увезли. Навсегда. Последний раз его кто-то из земляков видел в оршанской тюрьме.

Хочется верить, что и я унаследовал от своих предков эти добрые качества – способность терпеливо добиваться своего, решительность до грани риска в делах, умение трудиться с душой, христианскую кротость.

А начальное воспитание получил самое простое. Подражая родителям и близким в отношениях к людям и житейским проблемам.

В послевоенной Белоруссии рос робкий парнишка, закомплексованный бедностью в семье и наследственной застенчивостью. О чем-то высоком для себя даже мечтать не думал. Верил в Бога, крещен был, но даже молиться не умел, некому научить было, а книг богословских в те времена просто не было.

В Бога мои Черняковы, запуганные «воинствующими безбожниками» советской власти, верили тайком, вроде бы стесняясь показывать на людях свою веру в Христа. Самым грамотным православным среди братьев, как я хорошо помню, был мой отец.

Крестили меня где-то лет в десять, вместе с братом Толей и двоюродными братьями Вовкой и Борисом, и сестрой Аллой. В Могилеве, уже после нашего возвращения из сибирской ссылки. В Крестовоздвиженской церкви, что у речки Дубровенки над Быховским рынком.

Позже, родная сестра отца моего, тётя Настя, в Орше водила меня несколько раз в храм, (“у цэркву хадзили”, как красиво это говорят по-белорусски). Что-то рассказывала о Боге и вере. Вот и всё мое церковное воспитание. «Отче наш» и Символ веры выучил уже будучи взрослым, много лет спустя.

Евангелие на русском языке я впервые в жизни взял в руки в марте 1973 года. В далеком бразильском городе Порту-Алегре тамошний православный священник из русских эмигрантов подарил мне, тогдашнему советскому консулу, прекрасное брюссельское издание Нового Завета. И сейчас эта библия со мной.

Дед мой, Харитон Васильевич Черняков, как и многие в то злое время, попал в годы коллективизации в кулацкую ссылку. Из деревни Трасное выслали, практически, со всей семьей – прямиком в Сибирь, в тайгу, на поселение.

Как сейчас известно, происходило это всё вот каким образом. В конце января 1930 года, через 13 лет после революции, вышло специальное постановление Центрального комитета ВКП(б) (кто не знает – Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). «По крестьянству в стране». Было принято решение ликвидировать богатых крестьян (кулачество) как общественный класс. На всей территории СССР.

Постановления ЦК тогда приравнивались к законам. Документ этот ни в какое сравнение нельзя ставить с законами, которые сегодня сотнями за каждую сессию штампует российская Государственная Дума. Сталин к тому времени уже отладил государственную машину Союза. Работала как новая мельница на хорошей речке. Законы и постановления ЦК исполнялись категорически – «от и до. Боялись совчиновники. Было кого и чего бояться.

Так вот, по поводу раскулачивания. После постановления ЦК партии, началась по всей земле советской так называемая работа на местах. Сильно старались отличиться чиновники. В большинстве своем это были ребята из бедноты. Малограмотные, но ретивые, очень даже желавшие пробиться куда-нибудь наверх. Выселяли они не столько по злобе, сколько из усердия – всех подряд, кто мало-мальски побогаче был, зажиточных селян, другими словами.